Звучит диковато в эпоху социальных медиа, айфонов и йотафонов, но в современной Карелии расширяется поле политических репрессий, что еще больше активизирует и даже радикализирует конфликт между властью и гражданским обществом. Более того, в электоральном цикле-2016 именно деятельность региональной репрессивной машины может стать доминирующим фактором политической динамики в республике.
Возможность признания политических репрессий в нашей стране предоставляется действующим российским законодательством. Закон РФ от 18 октября 1991 года № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий» дает определение этому явлению. В его основе находятся исходящие от государства «различные меры принуждения», единственным универсальным критерием которых выступает наличие политического мотива. Повод не важен. Ведь существуют «резиновые» статьи, например, Уголовного кодекса. Практики их использования проецируются на конструирование так называемого «перманентного подозрения» и поддерживаются формулами «просто так не арестовывают».
При этом именно к политической сфере стоит отнести все общественные отношения, связанные – прямо или опосредованно – с властью. Вот, в частности, стремление правящей республиканской элиты сохранить власть – безусловно, политический мотив. Казалось бы, политическая теория утверждает, что для имитационных демократий, к которым большинство отечественных политологов относит современную Россию, не характерны массовые, то есть направленные против больших групп населения, репрессии. Доминирующей методой оказываются точечные санкции. Однако выборочный характер репрессий в карельском приложении имеет тенденцию к расширению. О каких формах, собственно говоря, идет речь?
Прежде всего, фальсификация уголовных и административных дел в отношении участников политоппозиционных лагерей. Во-вторых, неадекватные по строгости наказания для лиц, совершивших, по убеждению судов, преступления и правонарушения. Набрав скорость и пренебрегая силами сопротивления, машина принуждения не может остановиться мгновенно. Начинаются «профилактические» задержания политических и гражданских активистов. Формируются списки лиц, «склонных к экстремистской деятельности». Подбираются специфические и, как правило, находящиеся на грани закона и беззакония, санкции.
С формальной точки зрения не относятся к репрессиям следующие широко применяемые методы: вмешательство в предпринимательскую деятельность, уничтожение имущества, угрозы применения насилия, клевета и, конечно, отказ органов власти расследовать подобные случаи. Поскольку данные методы направлены на достижение рассматриваемых целей политических репрессий, то фактически относятся к последним.
В самой региональной власти уже оформлены две стратегии политического поведения: игнорирование и имитация. Игнорирование предполагает, что власть не делает ничего даже в сфере своей прямой ответственности. Имитация означает формальное выполнение, когда проблема не решается, но создается видимость минимально допустимой активности по ее решению. Соответственно, стратегия игнорирования порождает протестную гражданскую культуру, а имитация – культуру правового сопротивления. В масштабе России конкретные оформления практик оказываются различными при рассмотрении региональной дифференциации. В конечном счете, это определяется политической ситуацией (совокупностью так называемых «климатических» характеристик – политическим ландшафтом и политической температурой) и приобретенным опытом структур гражданского общества. Принципиально важными оказываются наполнение содержанием созданных самой властью общественных советов при своих органах, наличие переговорных площадок, степень независимости уполномоченного по правам человека и т.д. Для Карелии не менее существенной является и позиция представителей экспертного сообщества, имеющих реальную возможность влиять на взаимодействие региональной власти и гражданского общества.
С учетом изложенного стоит предположить, что в самое ближайшее время жители республики станут свидетелями массовых обращений с заявлениями о совершении преступлений сотрудниками правоохранительных и следственных органов, сбора в публичном пространстве подписей под обращениями по фактам нарушения законов, одиночных пикетов с ситуативными требованиями прекращения репрессий в отношении конкретных лиц, массового участия зрителей в судебных заседаниях по делам тех, кто объявлен политическими заключёнными. Наверняка будет апробирована и переносимая из столицы практика массовых акций, о которых власти не уведомляются, так как они используют элементы флешмоба – «прогулки журналистов, писателей и драматургов». Основной же стратегией для методов сопротивления выступает опубличивание протеста.
Чем ответят республиканские власти – расширением масштабов репрессий, нарциссическим очарованием от продуцирования вины, стыда и страха или обнаружением реальных возможностей для властно-общественного диалога – политические наблюдатели смогут сказать уже в самое ближайшее время. Но слепо верить в то, что символические скрепы властной самозащиты, заточенные на бесконечную идеологическую ложь, будут детабуированы и автоматически ослаблены, не стоит. Ведь сами субъекты политики могут оставаться заблуждающимися в отношении того, что насилие является вполне разумной ценой за достижение завтрашнего общественно-политического счастья, построенного на никем и никогда не сформулированных принципах консолидации и мобилизации.
