Я раздавлен этой новостью. Не хочется ни есть, ни пить, ни говорить. Хочется принять позу эмбриона. Лечь на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать.
Я затрудняюсь сосчитать, сколько лет я его знаю. Как любой ярко окрашенный человек, он часто провоцировал меня на стеб, на шутки в его адрес. Не скрою – были и сомнения. Я, бывало, спрашивал его: мол, Юра, признайся, сколько человек на тебя работает? И многократно убеждался, что работает он практически один, сам. И любой стеб отступал перед масштабом того, что он сделал.
Я верю в то, что история все расставит на свои места. Я знаю, что без Дмитриева урочище Сандармох сегодня было бы просто лес. Как и другие места массового захоронения жертв изуверского государства. Я знаю, что без него десятки и сотни тысяч людей так и пребывали бы в неведении относительно судеб своих близких, сгинувших бесследно в эпоху «репрессий». Я видел один из томов его «Книги Памяти», который стоял в деревенской избе в красном углу – там, где когда-то была икона. И старуха деревянными пальцами запаливала кривую свечу перед этой Книгой – потому что в этой Книге под каким-то четырехзначным номером стояло имя ее мужа, которого она знала только молодым и полным сил, и который бесследно исчез вскоре после их свадьбы, чтобы воскреснуть на странице Книги…
…Я работал в государственном издательстве, которое издавало Книгу Памяти. Дмитриев приходил ко мне и приносил рукопись очередного тома. И пытался получить хоть какой-то аванс, чтобы было на что жить. И я как рачительный распорядитель бюджетных денег говорил ему: Юра, пойми, старик, сначала рукопись в надлежащем виде, чтоб мы могли принять ее к производству, а только потом – аванс… И я бился с Минфином и Миннацем, чтобы в очередном бюджете были выделены деньги на издание этой Книги. А Дмитриев все не представлял рукопись в «надлежащем виде». В какой-то момент я понял, что он просто не очень хорошо владеет компьютером, чтобы привести рукопись в должный вид, а нанять кого-то ему не на что…
И вот Дмитриев – изготовитель и распространитель детского порно?..
Я не знаю, что сказать. Я повидал на своем веку всякой хрени. Прекрасно понимаю, что аргументы типа «Я его знаю, он не мог…» никому не интересны. Я хорошо представляю себе, что с Дмитриевым сделают в зоне за два месяца, на которые его арестовал суд. Увы, я слишком хорошо знаю и то, на что способны наши «органы», которые, как мне кажется, с 1937 года не слишком сильно прогрессировали в сторону справедливости и гуманизма.
Если бы Дмитриев мог слышать меня, я бы сказал: Юра, я не верю! Но он меня не услышит.
Поэтому сейчас я обращаюсь к тем оперативникам и следователям, которые ведут дело, к ответственным лицам следственных органов, к судье. И я говорю им: ребята, Бог есть. И, возможно, вы сами удивитесь тому, как быстро он даст вам это понять.
И, не надеясь на государственные и общественные институты, я обращаюсь (Боже, неужели это я?!) к лидерам воровского сообщества, королям преступного мира. К ворам в законе. Мужчины! Употребите ваше влияние, ваши возможности, на то, чтобы все поняли: Дмитриев – это особый случай. Он потратил свою жизнь на то, чтобы лагерная пыль обрела имена и даты. Он просто делал свою работу, чтобы мать узнала о сыне, жена – о муже, брат – о брате. Он достоин того, чтобы зона относилась к нему хотя бы с минимальным уважением! Прошу на коленях.
Читают ли воры Фейсбук?.. Не знаю. Но по теории «шести рукопожатий», отраженной в фильме «Елки», я верю, мои слова дойдут до нужных ушей.
Всех, кто пока еще на свободе, прошу делиться со мной всякой информацией о Дмитриеве, которая станет вам доступна.
