Регозерский гарнизон жил своей обыденной, размеренной жизнью. До передовой отсюда было довольно далеко, звуки ружейно-пулеметной стрельбы долетали до гарнизона только при очень интенсивных боях, хотя разрывы мин и снарядов, гулко ухавшие где-то за горизонтом, напоминали, что война все еще идет и в любой момент может прикатиться сюда.
Рядовой финской армии Пааво Туйску на передовой бывал редко. Уже целых два года он служил в регозерском гарнизоне связистом. В его задачу входило обеспечение линии связи на отведенном ему отрезке местности. Иногда связь обрывалась, и Пааво вместе с напарником выходил на проверку кабеля. Иногда кабель обрывало случайными осколками мин и снарядов, но чаще всего связистам досаждали партизаны или диверсанты с русской стороны.
Зимой 1944, в один из морозных дней конца февраля, связь опять неожиданно оборвалась, и в кромешной тьме Пааво отправился с напарником на лыжах на устранение обрыва линии. Идти было не просто страшно, но по-настоящему жутко. Пааво с фонарем двигался вдоль телефонного кабеля впереди, а его напарник — метрах в двадцати, с автоматом наизготовку. Командир взвода связистов хотел отправить наряд численностью побольше, но все свободные связисты были заняты другими делами и проблемами. Пааво заверил командира, что они справятся и вдвоем, но в темном карельском лесу солдат тут же пожалел о своих словах.
Обрыв обнаружился примерно в трех километрах от гарнизона. Судя по свежим следам, тут поработали партизаны. Пааво посигналил фонарем напарнику и, присев на корточки, выключил свет. Глаза долго привыкали к темноте, сердце в груди отчаянно колотилось, хотя чутье подсказывало Пааво, что партизаны уже давно ушли.
Через несколько минут, в течение которых Пааво слушал темный лес как заправский волк, он снова посигналил напарнику. Когда тот почти бесшумно подкатил на лыжах, принялись искать второй конец провода. Проследовав по натоптанным следам партизан, нашли его метрах в двадцати от лыжни. Довольно большой кусок кабеля был просто вырезан. Пааво соединися сначала с гарнизоном, чтобы убедится в отсутствии обрывов на пройденном участке, а затем попробовал установить связь с передовой.
Связи не было. А это означало, что впереди еще один поврежденный участок. Пааво стал готовить инструмент и кабель для ремонта линии, а напарник вызвался проверить линию дальше. Пааво знал, что по инструкции запрещено двигаться по линии в одиночку, без прикрытия, но в этот раз хотелось вернуться в гарнизон побыстрее и он согласился.
Напарник, легко скользя на лыжах, быстро исчез в темноте, а Пааво принялся за ремонт. Едва он закончил с кабелем и собрал инструмент, как где-то впереди, примерно в полукилометре, резко прозвучали две короткие автоматные очереди. По звуку Пааво сразу определил, что стреляли из двух мест и стреляли не из финских автоматов.
Бросив у лыжни катушку с кабелем и инструмент, Павво перезарядил автомат и бросился на выручку товарищу. В том, что стреляли по нему, можно было не сомневаться: в кого еще могли стрелять два русских автомата в глухом и темном карельском лесу, посреди холода и зимы?
Пааво уже не думал о том, что он сам может нарваться на засаду и спешил на выручку товарищу. Едва он успел подумать, что метров триста он может гнать во весь опор, а потом следует продвигаться осторожнее, как в лесу, немного правее лыжни, блеснула вспышка и раздался грохот выстрелов. Пааво отчетливо услышал свист пуль у своего лица и почувствовал легкий удар в плечо. Он тут же присел на корточки и полоснул из своего автомата по тому месту, откуда раздались выстрелы. В ответ снова прозвучала очередь, но уже чуть правее этого места. Пааво снова выстрелил в ответ.
Через несколько секунд он понял, что ранен. Маскхалат пропитался кровью, плечо разрывало от боли, а левая рука стала непослушной, онемевшей и как будто чужой. Чувствуя, что скоро он вообще не сможет держать автомат в руках, Пааво дал две длинных очереди по лесу — просто так, наугад, в слабой надежде отпугнуть противника, показать, что он жив и готов к сопротивлению.
Магазин закончился. Пааво быстро отсоединил его от автомата и только тут сообразил, что запасные магазины он оставил вместе с сумкой с инструментом. Чертыхнувшись, он отбросил автомат в снег. «Вот и отвоевался», — промелькнула в голове мысль: «За ошибки надо расплачиваться»…
Простреленная в плече рука почти отнялась. Пааво вдруг подумал, что надо бы ее перевязать, но тут же пришла в голову другая мысль: «Зачем, если все равно сейчас меня убьют?»
Луч фонаря вспыхнул сзади и Пааво увидел свою сгорбленную тень, вокруг которой горячие стрелянные гильзы его автомата прожгли аккуратные дырочки в снегу.
— Что не стреляешь? — услышал он сзади насмешливый голос: — Обоссался от страха?
— Патроны кончились, — ответил Пааво, удивившись не столько вопросу на хорошем финском языке, сколько собственному спокойному голосу.
— Медленно повернись ко мне, — сказал голос за спиной.
Стараясь не делать резких движений, Пааво отстегнул лыжи, развернулся и медленно поднял голову. Разглядеть партизана подробно мешал бьющий по глазам свет фонарика. Он увидел темный силуэт коренастого человека небольшого роста, в маскхалате и шапке-ушанке. На правом плече висел ППШ, отверстие ствола которого смотрело прямо на Пааво. Человек как-то по-детски заразно хохотнул и лукаво произнес:
— Смотрика-ка, ранен. Значит, я тебя все-таки достал. А то уж подумал, что стрелять в темноте разучился!
Пааво не ответил на колкость, ему сейчас не хотелось ничего, кроме хорошей затяжки перед смертью, но он зачем-то сказал:
— Ты хорошо говоришь по-фински. Могу я покурить перед смертью?
— Ты тоже хорошо говоришь, — снова хихикнув, ответил партизан и тоже присел перед Пааво на корточки. Он аккуратно пристроил фонарик на снегу, полез куда-то в карманы под маскхалат и, поковырявшись некоторое время, извлек оттуда кисет.
Пока партизан сворачивал самокрутку, Пааво разглядел его внимательнее. Перед ним был молодой парень, его, Пааво, ровесник. Скуластое лицо. Ровно очерченные брови. Из-под шапки выбивается непослушный вьющийся вихор темных волос. Под самый подбородок — ворот теплого, вязанного из грубой шерсти свитера.
Паренек ловко скрутил две самокрутки, одну протянул Пааво, другую вставил в свой улыбающийся рот и чиркнул спичкой. Спичка выхватила из полумрака такие же смеющиеся озорной молодостью карие глаза.
Пааво глубоко затянулся и чуть не задохнулся крепчайшим дымом самосада. Из глаз брызгнули слезы, комок в горле выстрелил гулким кашлем, на который тут же отозвалось раненное плечо.
— Ты бы полегче затягивался, это же не сигареты — дерет до самой задницы! — паренек снова хохотнул: — А с чего ты умирать собрался? Рана у тебя вроде не смертельная?
С трудом откашлявшись через боль в плече, Пааво ответил:
— В плен я не пойду. Можешь убить меня прямо здесь.
— А зачем ты мне в плену нужен? У нас уже есть один пленный — целый и не дырявый, как ты. Тебя тащить сорок километров — одна морока. Да и не дойдешь ты…
Пааво понял, что партизан говорит о его напарнике. Значит жив остался. Все же лучше, чем быть мертвым посреди этого леса. Все же какая-то надежда есть, что выживет…
— Ну, я не последний урод, чтобы раненных добивать, — партизан затянулся, выдохнул дым и внимательно посмотрел на огонек тлеющей самокрутки: — К тому же ты еще и безоружный… Да и не сделал ты мне ничего плохого… Шапку вон только немного попортил.
С этим словами паренек снял свою ушанку и показал Пааво выдернутый пулей верхний уголок козырька.
До Пааво не сразу дошел смысл сказанного. Как-то не очень верилось в слова этого паренька, тем более, что партизаны никогда особо с финнами не церемонились, кто в плен не попадал, того убивали, если, конечно, удавалось настигнуть. И сейчас его не оставляла мысль, что во всем этом есть какой-то подвох.
— Тебя как звать-то? — оборвал ход его мыслей партизан.
— Пааво.
— Ты бы, Пааво перевязался, а то не дойдешь до своих — в снег свалишься и замерзнешь.
Солдат достал перевязочный пакет из внутреннего кармана теплой куртки и стал неуклюже освобождать пробитое плечо.
Видя, как неловко Пааво орудует правой рукой, партизан еще пару раз затянулся и бросил окурок в снег.
— Левша что ли? Давай помогу…
Пааво и впрямь был левшой. Правая рука у него всегда была просто дополнительным придатком левой, ею он мог только помогать, но никак не выполнять основную работу.
Партизан ловко оголил солдату плечо, осмотрел его под светом фонаря и деловито изрек:
— Прошла навылет, кровит сильно и кажется ключица задета.
Пока Пааво, стиснув зубы и морщась от невыносимой боли, изо всех сил сдерживался от крика, паренек быстро, туго и ловко перевязал плечо и аккуратно упаковал раненную руку обратно в одежду.
— Спасибо, — произнес солдат, переводя дух и чувствуя, как пульсирует под повязкой простреленное плечо.
— Спасибо — не рукавичка, в карман не положишь, — снова хихикнул партизан: — Будешь должен. Услуга за услугу — идет?
«Вот он, тот самый подвох,» — подумал Пааво: «Но какую услугу я могу ему оказать? Что с меня взять-то?»
Как будто прочитав его мысли, паренек поудобнее устроился перед солдатом на корточках и, вдруг став совершенно серьезным, произнес:
— Я тебя не буду убивать. Иди к своим и лечи свое плечо. Но пообещай выполнить для меня одну услугу? Она никак не касается твоей службы…
— Хорошо, если не касается, я постараюсь выполнить, — Пааво немного подумал и добавил более уверенно: — Выполню.
— В сторону деревни от Шинишилта, второй дом справа, там живет Моарие. Знаешь ее, у нее нет двух пальцев на левой руке? Доводилось встречать в деревне?
Ну, конечно Пааво знал Моарие без двух пальцев на левой руке. Он вообще всех знал в лицо из оставшихся в Регозере жителей. И дом Моарие он знал, не раз мимо проходил. Да и все солдаты в гарнизоне знали деревенских жителей, а регозерский мост Шинишилта вообще был всей Финляндии уже известен, благодаря популярной песенке о нем…
— Это моя мама, — тихо сказал паренек, опустив взгляд. — Я ее с июля 41 не видел. Передай ей, что у меня все хорошо, что я жив, здоров и не ранен. Еще скажи, что сосед наш, дядя Алекси, был тяжело ранен и теперь он уже не воюет. Списали. Так что живой останется. Передай ей от него привет и скажи, что я обязательно вернусь.
Пааво немного удивился, что партизан вот так легко передает через него привет своей матери, но потом понял, что другого способа передать весточку о себе у него нет и едва ли скоро появится.
— Хорошо, я все передам, как ты сказал. Можешь быть уверен — не обману.
Партизан встал и снова улыбнулся:
— Ну, вот и отлично! Теперь иди, только автомат твой мне придется забрать, — сказал он отряхивая от снега оружие Пааво и закидывая его за спину: — Извини, мне своим надо доказательство предоставить, что я тебя убил. И ты иди — твои уже, наверное, навстречу вышли…
Паренек снова хохотнул, махнул на прощание рукой и, не смотря на довольно глубокий снег, быстро растворился в темноте зимнего леса. Еловая ветка, несколько секунд качавшаяся за его спиной, замерла и уже больше ничто не указывало на недавнее присутствие партизана…
Пааво с трудом надел лыжи, переведя дух встал и чуть не потерял сознание. В голове помутилось, горизонт закачался, а в ушах зазвенел колокольный звон. Немного отдышавшись, солдат медленно побрел в сторону гарнизона, опираясь на лыжные палки здоровой рукой.
Сил хватило только до оставленных у лыжни сумки с инструментом и катушки с телефонным кабелем. Ноги предательски подгибались и дрожали, ночная мгла стала вообще непроглядной, а луч фонарика стал каким-то тусклым и совсем не ярким. Пааво остановился, чтобы попытаться подобрать свои пожитки, когда ему показалось, что где-то впереди на лыжне сверкнул свет фонаря. И в этот момент сознание от него улетело в морозную ночь…
Продолжение следует
