Сегодня гость «Черники» – Андрей Макарычев, доктор политических наук, профессор Института политический исследований Университета Тарту (Эстония), один из ведущих российских международников, специализирующихся на исследовании актуальных проблем приграничного сотрудничества и феномена так называемых «новых границ» в пространстве российско-европейского взаимодействия
– Андрей Станиславович, последнее время Вы работаете в Эстонии. Оттуда виднее европейский вектор российской внешней политики?
– Думаю, что общий вектор виден всем, вне зависимости от места работы, и он, увы, не радует. Из Эстонии виднее некоторые нюансы, которые касаются понимания того, насколько сложными структурами являются Европейский союз или НАТО, и как непросто небольшим странам выстраивать с ними отношения. Видно – причем не обязательно взглядом политолога – и то, как устроена российская внешнеполитическая пропаганда и как идеология «русского мира» транслируется на Балтику.
– Означает ли это своеобразное ослабление внимание исследователей к теме границ, приграничных сообществ и трансграничного сотрудничества?
– Нет, конечно. Наоборот – весь спектр проблем, связанных с границей, резко актуализируется, особенно после Крыма и «Новороссии». Для Эстонии обе эти трагические истории воспринимаются как важные предупреждения, касающиеся отнюдь не только Украины, но и всей Европы. Тем более что Эстония исторически всегда находилась на перекрестке формирования самых различных границ – этнических, политических, религиозных и так далее. Безусловно, в нынешней ситуации все они пропускаются сквозь призму фактора безопасности, поскольку географическое соседство с Россией реально стало источником уязвимости для Балтийских, Скандинавских и Центрально-европейских стран. И они должны как-то реагировать на изменившееся поведение России, в том числе и через прочерчивание институциональных и политических границ.
– В какой мере европейская модель, получившая реализацию в форме еврорегионов – наша республика участвует в работе Еврорегиона «Карелия» – отражает интересы участников приграничной кооперации по обе стороны границы?
– Эта модель может отражать интересы прагматичной (или технократической) части региональных участников со стороны России (муниципалитеты и субъекты федерации), но она вряд ли вписывается в растущий евроскептицизм федеральной власти, включая министерство иностранных дел РФ. Еврорегионы – это не только технические проекты, но и принятие на себя определенных нормативных обязательств, чего Россия явно делать не желает. Приграничность для Кремля – источник выдуманных угроз, а не ресурс развития. Об этом отлично свидетельствует фактическое прекращение дискуссий о Калининграде как о пилотном регионе в формате РФ – ЕС. Не лучше обстоит дело и с трансграничным взаимодействием по линии Нарва – Ивангород: финансовые ресурсы на текущие проекты ищутся в основном эстонской стороной. К тому же нельзя не видеть, что соседство с Псковской областью видится эстонцами как проблема – начиная с размещения здесь дивизии ВДВ и заканчивая инцидентом с офицером службы безопасности Эстоном Кохвером, оказавшимся подсудимым в России.
– Читателям «Черники» интересны, прежде всего, Ваши суждения о перспективах углубления приграничного сотрудничества с соседней Финляндией. В целом складывается впечатление, что североевропейский вектор нынешней внешней политики маргинализируется. Если Москва переносит центр внимания на Дальний Восток и Азию, то здесь, на Северо-Западе, жители все больше ощущают себя провинцией. Или это только следствие риторических приемов и медиа-пропаганды?
– Я очень скептически отношусь к тому, что этот перенос внимания в Азию что-то даст геополитически или экономически. Так что Европа, включая ее север, постоянно будет одним из ключевых регионов для России. Проблема в том, что Москва воспринимает соседние нордические страны сквозь призму военной стратегии, не понимая, что, например, дебаты о потенциальном членстве Финляндии и Швеции в НАТО спровоцированы политикой России в отношении Украины. В этих условиях что-то углубить вряд ли получится.
– Считаете ли Вы, что «особое геополитическое положении Карелии», о котором постоянно заявляют республиканские политики, – это всего лишь клише? Аналогичные слова применимы для доброй половины российских регионов?
– Особость есть, но она скорее не геополитическая, а геокультурная. Однако заявления о специфике Карелии дальше фигур речи не идут, потому что совершенно очевидно, что в рамках нынешней унитарной системы исключительные условия могут выторговываться либо методом косвенного шантажа и силы (Чечня), либо путем сложных переговоров с центром при наличии ресурсов для таковых (как экономических, так и этнокультурных – Татарстан).
– Буквально пару дней назад в престижнейшем издательстве «Рутледж» вышла новая книга о модернизации как основе современных и, надеюсь, завтрашних российско-европейских отношений. В книге есть и Ваша глава по характеру ценностного взаимодействия …
– Да, в этой книге, которая писалась еще до российско-украинского конфликта, я попытался оспорить наивно-оптимистичный сценарий развития отношений России с Европой. После 2014 года кризис стал очевидным для всех. Кремль фактически отверг идею модернизации, поскольку последовательное ее воплощение означало бы встраивание России в нормативный порядок, формируемый Европой, и в перспективе – глубокие социальные изменения, которые с большой вероятностью сделают нынешнюю модель управления в стране неадекватной. И даже если это принесло бы пользу населению, элита от этого отказалась. Как сказал президент, Россия не обменяет суверенитет даже на более высокое качество жизни. Как говорится, без комментариев.
– Но в мире глобальных потоков, мировых медиа, универсальных моделей потребления границы фактически умирают или хотя бы отходят на второй план. Насколько российские регионы готовы выйти из ныне действующего «режима санкций и контрсанкций», чтобы с меньшими издержками встраиваться в европейские и глобальные рынки товаров, услуг, капиталов, рабочей силы, но главное – идей?
– Границы не уходят, а меняются. Отмирают – хотя постепенно и болезненно – границы национальных юрисдикций. Но переформатируются другие границы, связанные с идентичностью, этничностью, религией, да и экономикой тоже. Кто-то из российских регионов пытается найти себя в этом новом мире гибких и мягких границ – например, хотя бы на символическом уровне ассоциируя себя с финно-угорским, исламским или тюркским мирами. Но помнится, как-то Дмитрий Медведев предостерег регионы от увлечения брендингом – в этом смысле центр очевидно побаивается попыток даже минимального выхода регионов на международный уровень. Вероятно, какие-то возможности открываются перед теми городами, которые привлекают к себе глобальное внимание как хозяева крупных мега-событий – спортивных или культурных. Была Олимпиада в Сочи, будет чемпионат мира по футболу 2018 года, зимняя Универсиада в Красноярске и так далее. Но потенциал этих площадок в плане открытия городов и регионов глобальному миру очень ограничен – в первую очередь, потому, что они рассматриваются и Москвой, и глобальными организациями прежде всего технологически – как территории, приносящие доход, а не как социальные или культурные пространства.