Рассказ
Сборы на рыбалку у Микко не заняли много времени: когда начинается осенняя сиговая путина, вещи после каждой поездки распаковываются только наполовину — все равно скоро снова на озеро. Потому-то мотор, бензин и нехитрый рыбацкий скарб держится наготове. Микко только отдохнул два дня, привел в порядок потрепанные осенними куйттовскими штормами сети, прогрелся в баньке да вновь собрался в дорогу, обновив запас продуктов.
— Куда ты в такую погоду прешь? — раскудахталась жена. — Рыбы и так на всю зиму засолили, хватит жадничать!
— Надо ловить, пока ловится, — ответил Микко и, раскурив «беломорину», добавил: — На пару ночей поеду — и все, в эту осень закруглимся с рыбалкой. Самому уже надоело. Немного подумав, спросил:
— Ты все приготовила? Бутылку и курево не забыла?
— Да все, все. Мог бы и без бутылки обойтись, дома бы выпил после рыбалки. Будто не знаешь, сколько людей по пьянке утопло, все вам, мужикам, неймется. Как рыбалка — так бутылка с собой нужна…
—Я не пьянствовать туда еду, — резко оборвал причитания жены Микко. — А сто грамм после часовой прыготни на волнах с сетями еще никому не мешали.
С этими словами он подхватил кессели и, весело подмигнув все еще что-то бурчащей жене, вышел за порог.
Погода была хоть и не пасмурной, но довольно холодной. Дул сильный северо-восточный ветер, по небу неслись обрывки облаков, на озере то тут, то там мелькали белые барашки пены. Волна была приличной, но «вполне судоходной», как заключил про себя Микко.
В какой-то миг мелькнуло сомнение: может, не ехать?
Однако он тут же отогнал эту мысль, найдя веское оправдание в пользу рыбалки: «Ждать осенью хорошей погоды — значит ждать до первого льда», — эту мысль Микко очень любил и повторял при малейшей возможности.
Быстро загрузив лодку и приладив к транцу «Вихрь», Микко по старой привычке завел мотор, дал ему поработать, заглушил и лишь затем, присев на край пристани, закурил, как полагается на дорогу, папироску.
— Привет рыбакам! — услышал он за спиной знакомый голос. — И охота тебе в такую погоду на озеро идти? — Это был механик Витька со сплавного катера, большой шутник и балагур.
— Охота, может, и невелика, да больно хорошо в прошлый раз поймал, может, и сейчас повезет…
— Ага! Значит, мало показалось? Ну, попробуй еще, хотя ветер-то сегодня на безрыбье повернул, — сказал Витька, кивнув на хлюпающие о пристань волны.
— А-а-а… Схожу, закрою сезон… — лениво отозвался Микко, выбросив щелчком окурок в воду.
— А куда собираешься-то?
— Да в Кёурюниеми, там я и рыбачил весь сезон.
— Ну, так нам, братец, по пути. Цепляй свою шаланду на буксир — бензин сэкономишь, по пути в картишки перекинемся да чайку хлебнем.
— Во! Это дело! — оживился Микко, радуясь, что большую часть пути не придется мерзнуть в лодке.
— Только вещички свои прикрой чем-нибудь, а то промокнут. Весла на дно лодки положи, и мотор подвяжи веревкой… — как из пулемета выдал цэу Витька.
Микко, воодушевленный неожиданно приятным поворотом событий, быстро «упаковал» свою лодку в походное положение и через пару минут уже сидел в рубке.
Выйдя из залива, катер, бодро постукивая восьмицилиндровым дизелем, взял курс на юго-восточный берег, к поселку Луусалми.
При такой волне ходу полтора часа, а то и поболе будет, — задумчиво сказал капитан катера Вассилей, зрелый уже мужик, скупой на слово, но добрейшей души человек.
Некоторое время шли молча, вскоре на печке-солярке подоспел чайник. Витька достал сахар, разлил по кружкам чай и кинул на стол колоду карт.
— Повезло тебе, Микко, мы ведь сегодня не собирались никуда, да из Луусалми позвонили: надо девочку больную к самолету привезти, в Петрозаводск на лечение отправят, — первым заговорил Витька и, заговорщицки подмигнув Микко, достал из «капитанского» сундука бутылку водки.
— Ну что, по «штормовой»? — Витька вопросительно посмотрел на мужиков.
— Давай, — коротко ответил Вассилей и опять уставился в окно.
После ста грамм «штормовых» беседа пошла веселей. Раскидали колоду карт и, прихлебывая чай вперемешку с крепкими словами, «забили козла».
Тем временем катер вышел из заветерья, и первая свинцовая осенняя волна разбилась о корпус судна. Началась качка.
— Да, братец, сети сегодня тебе не поставить, — сказал Витька, выглянув из рубки и захлопнув дверь, поежившись. — Лупит за милую душу!
— В заливе поставлю, там волна поменьше, а потом мотану на избу.
— Так до Каклалакши еще путь неблизкий, и обратно возвращаться к избушке — замучаешься, — заключил Витька.
— Ничего… На дороге бензин сэкономил, на рыбе потрачу, — смеясь ответил Микко.
Еще минут двадцать катер тяжело переваливался на волнах, затем, послушный руке капитана, застопорил ход, изрыгнув из-под кормы мутный пенный бурун.
— Пора рыбакам высаживаться, — Вассилей повернул катер бортом к волне. — Ни рыбы, ни мяса!
— К черту! — Микко подхватил кессели и, пошатываясь от качки, перехватываясь за леера, пошел к корме, где уже суетился Витька, подтягивавший лодку к борту.
Микко выждал момент, когда очередной волной борта лодки и катера почти сровнялись, и ловко сиганул вниз.
— Послезавтра мы тут работать будем, — прокричал ему с палубы Витька, — бензин израсходуешь или штормить будет — на рожон не лезь, дождись нас!
— Ладно, — махнул рукой Микко. — Отваливай! Счастливо!
Снова выплюнув бурун из-под кормы, катер быстро стал набирать обороты, и уже через минуту плеск волны заглушил стук дизеля.
Микко отвязал от мотора страховочный трос, запустил двигатель и, прикрыв колени плащом, чтоб не промокнуть раньше времени от брызг, тронулся своим ходом.
В лодке волна казалась намного больше, чем с катера, однако преимущество в скорости позволяло идти на лодке «по гребешкам» волны. Качки почти не ощущалось — Микко, привычный к виртуозному управлению лодкой, умело прокладывал путь по зыбкой, бугристой поверхности озера.
Желание поставить сети на старое место, где в прошлую рыбалку Микко повезло, не давало рыбаку покоя. «Сейчас там прибойный берег и сети ставить вроде бы нельзя» — размышлял Микко. «Рискнуть?» После некоторого раздумья решил: «Подойду поближе, посмотрю». Между тем, позади остались залив Каклалакши, Кёурюниеми, а вместе с ним и рыбацкие избы…
Вдруг мотор резко задергался, сбавил обороты, потом прибавил и, чихнув сизым облаком из карбюратора, заглох. Микко в первую минуту опешил: «Что за черт?» — мотор давно работал надежно и исправно. Рыбак поднял «Вихрь» из воды, достал сумку с ключами и стал отворачивать свечи. Лодка, отданная на волю волнам, стала раскачиваться и кружиться между водными буграми.
Ремонтировать мотор на волне — дело гиблое. В этом Микко убедился, уронив через минуту свечу в воду. Кроме того, одна волна с такой силой ударила в транец, что Микко вмиг промок до нитки, а зажатая в зубах папироса табачной кашицей размазалась по щеке. Уже понимая всю абсурдность ремонта, Микко поковырялся минут пять и, плюнув с досады, сел за весла. «На суше исправлю», — подумал рыбак, направляя лодку к кромке берега, кипящей от прибоя.
Лодку быстро подогнало к прибрежным валунам. Здесь волны казались еще больше: мутно-свинцовые глыбы воды с шумом накатывались на берег и, разбившись о камни, поворачивали вспять, натыкаясь на очередную стремящуюся к суше волну. Упавшая лет десяток назад, сухарина застряла промеж двух валунов. Ее вылизанный волнами и иссушенный ветром ствол жалобно поскрипывал и стонал под ударами разбушевавшейся стихии.
Микко выбрал более или менее подходящее место для высадки, бросил весла на дно лодки и ловко выпрыгнул на камни, придерживая лодку за форштевень. Дождавшись очередной волны, ударившей лодку в транец, Микко потянул ее на берег. Лодка, подхваченная волной, пошла неожиданно легко, Микко не устоял на скользких камнях, и его левая нога оказалась под форштевнем.
Дикая боль парализовала рыбака. Ногу вывернуло так, что Микко, перекрутившись вокруг оси, ударился лицом в камни и на мгновение потерял сознание. Но лишь на мгновение. Уже через секунду он отплевывался от воды и, промокший до нитки, лихорадочно соображал, как выдернуть ногу из капкана.
Вода вокруг Микко стала розовой, но боли рыбак еще не ощущал, только нога его стала какой-то чужой, непослушной. Микко быстро понял, что единственный шанс освободить ногу — это выждать момент, и когда его накрыла набежавшая волна, резко дернул ногу. Эта же волна вынесла рыбака на берег. Матюгаясь во весь голос, Микко на четвереньках пополз по камням к спасительному кустарнику.
Одного взгляда на разбитую ногу было достаточно, чтобы понять серьезность ранения. Сапог остался где-то под лодкой, вместе с ним и портянка с носком. Штанина выглядела так, словно она побывала в мясорубке. Впрочем, и нога выглядела не лучше: из огромной рваной раны на голени виднелись розовые осколки кости. Кровь шла не так сильно, и потому Микко не стал накладывать жгут, а, быстро скинув мокрую одежду и разорвав на ленты рубаху, стал аккуратно перебинтовывать рану. Чего-чего, а их-то он насмотрелся на фронте, потому-то и не слишком испугался. Правда, его смущал перелом, но, пошевелив пальцами ноги, Микко повеселел:
«Сухожилия не порвал — это уже лучше». Что делать, при переломах, Микко знал смутно, но этих знаний ему хватило, чтобы прибинтовать к ноге огрызок доски, кото рыми берег был усеян.
После перевязки рыбак почувствовал себя увереннее и стал обдумывать свое положение. «Спички!» — вдруг промелькнуло у него в голове. Микко схватил куртку и вытащил из кармана бурое месиво — все, что осталось от пачки «Беломора». Спички тоже намокли и не годились к применению. Надежда была только на кессели, что остался в лодке.
Микко с трудом поднялся и едва не упал от боли, которая тяжелым камнем свалилась в ногу. Вмиг потемнело в глазах. Микко схватился за молодое деревце и перевел дух. До лодки шагов десять. По скользким камням. «Не дойду», — подумал рыбак и опустился на четвереньки. Так-то привычнее. Добравшись до лодки, Микко снова выругался: она были полнехонька воды. Благо, что вещи, сложенные на переднем сиденье, промокли не совсем. Размахнувшись со всей силы, Микко выкинул на берег тюк с одеялом и одеждой, хотел было швырнуть и кессели, но передумал — банки разобьются. Немного подумав, снял и кинул на камень сиденье, авось пригодится, и пустился в обратный путь.
Где ползком, где на четвереньках, Микко перетаскал на сухое место свои пожитки. Спички и курево, заботливо завернутые женой в целлофан, не промокли.
Между тем, шок после ранения стал проходить, боль усиливалась. Микко понял, что через некоторое время — самое большее час-полтора, она полностью подчинит его себе. Пока этого не произошло, рыбак стал торопливо, насколько он это мог, собирать все, что могло сгодиться на топливо для костра: обломки досок, сучья, корни — все, что вынесли когда-то на берег волны.
Наконец, решив, что дров ему пока хватит, Микко, вконец намаявшись, прилег на мох. Его сильно знобило, перед глазами расплывались красные круги. «Не расслабляться, не расслабляться», — сказал себе рыбак и, с трудом поднявшись, сел и принялся за костер.
Через минуту огонь весело облизывал высохшие до белизны дрова и обдавал приятным теплом покалеченного рыбака. Микко подсушил на костре свои вещи, разогрел кашу и почти насильно заставил себя съесть несколько ложек. Вдруг он вспомнил о бутылке водки и, порывшись в кессели, достал ее на свет божий, откупорил, плеснул в кружку на добрых три пальца, аккуратно закрыл заранее припасенной пробкой и убрал в самый укромный уголок кессели. Немного поколебавшись, Микко залпом выпил и, не закусив, закурил. Через мгновение приятное тепло разлилось по всему телу, сломанная нога, получившая дозу анаболика, отозвалась стихающей, пульсирующей болью. Думать о плачевности своего положения Микко не хотелось — слишком много событий для одного дня, чтобы давать им оценку и делать прогнозы на будущее. Гораздо важнее на данный момент было дать отдых сломанной ноге, поэтому Микко подкинул в костер дров побольше, подтащил к нему корягу, тщательно завернулся в одеяло, лег, положив под голову кессели. Через мгновение он окунулся в тяжелый, но крепкий сон.
***
Микко бежал по узкой извилистой траншее, сгибаясь под тяжестью ящика со снарядами. От близких разрывов земля вздрагивала, над траншеей клубилась пыль, горький тротиловый дым жег глаза и горло.
Микко тяжело дышал, казалось, через мгновение легкие не выдержат нагрузки и вывернутся наизнанку. Содранные до крови пальцы побелевшими крючками впились в доски снарядного ящика, наспех перекинутая за спину винтовка больно давила рукояткой затвора в позвоночник, а приклад путался в ногах и бился о сапоги. Сделав последние шаги, Микко тяжело перевалил через бруствер ящик и тут же увидел командира расчета, который полз к нему. Сержант открыл рот, что-то крича Микко, но в этот момент ухнуло орудие, отдавшись эхом в грудной клетке.
— Где Смирнов, твою мать? — услышал наконец Микко. — Где Смирнов? — глаза сержанта на закопченном лице горели от возбуждения, ярости, опьянения боем.
— Сзади бежит, — ответил Микко, оглянувшись. Смирнова не было видно.
— Давай, родной, давай снаряды! Тащите, милые, иначе хана нам всем! Смотри, как прут!
Микко приподнялся и увидел танки. Они шли, растянувшись в цепь. Гул моторов, лязг гусениц, вой и разрывы снарядов, слившись в единую симфонию боя, сопровождали это неумолимое, бронированное, изрыгающее огонь, металл и смерть, стадо. Танки были уже метрах в трехстах, за ними бежала пехота, прикрываясь броней, дымом, облаками пыли. Два танка замерли с перебитыми гусеницами, но все равно стреляли, один чадил тяжелым смоляным дымом. Четыре орудия с нашей стороны били «беглым» — без остановок, одно вместе с расчетом было разорвано в клочья прямым попаданием, еще одно стреляло с большими интервалами — там в живых остался только наводчик…
Бой неумолимо приближался к своему апогею, к той черте, за которой — или победа или поражение, третьего не дано.
Очередной выстрел вывел Микко из оцепенения. Стреляная гильза с дымком выскользнула из казенника, заряжающий в потной гимнастерке едва успел дослать в орудие новый снаряд, как сержант рявкнул:
«Ого-о-онь!». Орудие снова дернулось, выдохнуло сноп огня и дыма, посылая в сторону врага смерть в стальной оболочке: н-н-а-а-а!
Микко скинул винтовку, каску и бросился по траншее назад — к блиндажу с боезапасом. За поворотом траншеи он наткнулся на Смирнова. Тот лежал в нелепой позе, лицом вниз, вытянув руки вдоль траншеи. Ползатылка у него было снесено пулей крупнокалиберного танкового пулемета, рядом лежала окровавленная простреленная каска, которая не спасла Смирнова от смерти. Ящик со снарядами так и остался на спине солдата, прижимая своей тяжестью к земле бездыханное тело. Микко отвалил ящик и затащил Смирнова в боковую щель траншеи, но она оказалась уже занятой: на ее дне на корточках сидел молодой пехотинец и, запрокинув назад голову, смотрел в небо чистым, остекленевшим взглядом. На виске солдата запеклась кровь, ветер шевелил русые волосы с запутавшейся в них травинкой. Стараясь не глядеть на убитого, Микко закрыл ему глаза и усадил рядом Смирнова, перекрестившись, бросился к ящику и поволок его к орудию.
Сержант уже сидел в траншее, прижимая руку к груди. Другой рукой и зубами он разрывал упаковку индивидуального пакета.
— Зацепило, черт, — с присвистом сказал, как будто извиняясь, сержант.
— Давай помогу, — отозвался Микко.
— Не надо. Снаряды… — командир расчета зашелся в кашле, харкая кровью, — снаряды тащи!
Микко бросился в обратный путь. На несколько секунд он задержался у той щели, где оставил Смирнова, и выглянул за бруствер. Горело уже три танка, остальные двигались медленно, останавливаясь и стреляя. Немецкая пехота залегла и поливала теперь свинцом наш передний край. С нашей стороны короткими очередями огрызался «дегтярь», а беспорядочную винтовочную стрельбу «выравнивал» на правом фланге «максим», дробно стучавший длинными очередями.
Свист пуль заставил Микко пригнуться немного ниже. Он побежал дальше вдоль траншеи, добежал до блиндажа, взвалил на спину ящик и, тяжело пошатываясь, пустился к орудийному расчету.
Сержант так и не перевязался. Прижимая к груди скомканный, окровавленный бинт, он другой рукой вскрывал при помощи саперной лопатки ящик, что-то кричал оглохшему от стрельбы расчету.
Несмотря на то, что вся земля вокруг орудия была изрыта взрывами, оно не пострадало, чего нельзя было сказать об остальных пушках. С левого фланга не переставало стрелять только одно орудие, и то, видимо, выходило из боя: какой-то немец пристрелялся, и его снаряды ложились все ближе и ближе. Однако обреченный расчет продолжал артиллерийскую дуэль.
В расчете, который обслуживал Микко, все были пока живы, хотя и ранены осколками кто в лицо, кто в руки, а сержант — в грудь.
Внезапно усилилась автоматная стрельба, послышались хлопки ручных гранат — немецкая пехота пошла в атаку. Микко схватил брошенную винтовку и вновь побежал по траншее. Найдя свободную ячейку, он нырнул в нее, сунул винтовку в ложбинку сектора обстрела и стал искать глазами цель. Сначала он заметил блеснувшую за кустом, метрах в ста, каску, затем увидел и немца, который лежа отдавал рукой команды. Махнет рукой — два-три солдата перебегают десяток метров и падают в траву.
Сердце Микко лихорадочно забилось. Он уже не замечал кипящего вокруг боя, все внимание переключив на немецкого капрала. Поймав его в прицел, Микко стал выжидать. И когда немец приподнялся на руках для броска, Микко выстрелил, целясь между погон с белой окантовкой. Капрал ткнулся лицом в траву, одна его рука так и осталась согнутой в локте и упертой в землю. Оставшиеся без командира солдаты отчаянно затарахтели из автоматов, но дальше идти не рискнули. Микко перезарядил винтовку, прицелился и выстрелил туда, где в траве смутно виднелся силуэт человека. Немец продолжал стрелять. Микко передернул затвор, прицелился чуть ниже, снова выстрелил. Попал! Убит он или ранен, Микко не знал, но стрельбу немец прекратил.
Выпустив остаток обоймы, Микко оставил винтовку на бруствере и рванул к блиндажу. Пробежав сотню метров, он невольно остановился. В траншее, сжимая друг друга в мертвых объятиях, лежали вперемешку убитые немцы и наши. Схватившись в скоротечном, но жестоком рукопашном бою, люди убивали друг друга, умирая сами. Микко был ошеломлен от ужаса кровавой драмы, что произошла здесь несколько минут назад. Вдруг рука, торчавшая из груды тел, прямо из-под увешанного амуницией эсэсовца, шевельнулась, и Микко услышал стон. Оттащив в сторону убитых, солдат увидел раненого. Им оказался зрелый мужичок лет сорока пяти, коренастый, невысокого роста.
— Помоги, браток, — простонал солдат.
Микко разорвал ему гимнастерку и увидел на груди рану от немецкого штыка. Штык прошел под углом, вырвав ребро, клок мяса, видимо, задев легкое: кровь на ране была ярко-алой, с пузырьками воздуха.
— Потерпи, боец, ничего страшного, жить будешь. — Микко стал ловко перебинтовывать рану. Ослабший от кровопотери солдат безразлично смотрел на убитых в рукопашном бою.
В это время в глубине нашей обороны рявкнул залп реактивных минометов, и эрэсы, прошипев над траншеей, вздыбили стеной землю в том месте, куда отползала потрепанная немецкая пехота. Новый залп обратил в паническое бегство и танки. Атака захлебнулась, враг откатился на прежние позиции зализывать раны и считать потери. Шесть подбитых и брошенных экипажами танков остались стоять на поле, изрытом воронками и усеянном трупами немецких солдат, попавших под безжалостный огненный шквал «Катюши».
Наступившая тишина оглушила. По инерции солдаты продолжали что-то кричать друг другу, материться хриплыми голосами, потом, успокоившись, стали доставать кисеты, перевязываться, делать перекличку. Перевязав раненого, Микко побежал к своему расчету.
Продолжение следует
