В конце 90-х, еще работая на Карельском радио, я впервые оказался в урочище Сандармох, где открывали мемориальное кладбище на месте массовых расстрелов сталинских времен. До сих пор помню жуткий озноб, охвативший меня в сумеречном осеннем лесу, где над десятками расстрельных ям мерцали огоньки поминальных свечей. Тогда я еще не знал, что в одной из этих ям лежит и родной брат мой бабушки – уроженец поморского села Шижня Иван Суворов, приговоренный в 1938 году к смертной казни по нелепому обвинению в повстанческой деятельности и впоследствии реабилитированный, однако что-то как будто подсказало мне, что страшное место под Медвежьегорском связано и с моей семьей.
Узнал я об этом спустя несколько лет – от петрозаводского исследователя сталинских репрессий Юрия Дмитриева, который не только листал дела расстрелянных, но и своими руками доставал их останки из безвестных могил. Именно ему я обязан тем, что и сам, и моя мама можем навестить место гибели и захоронения бабушкиного брата, о котором после ареста никто из его родственников ничего не слышал. И таких невинно убиенных в одном только Сандармохе тысячи. А еще есть Красный Бор под Петрозаводском и Соловки, где арестованный ныне по обвинению в распространению порнографии историк Дмитриев «копал» забытые «кости».
Вспомнил я о Сандармохе не потому, что мне захотелось выступить в защиту Юрия, с которым мы знакомы еще по временам «Народного фронта Карелии» (не путать с Общероссийским народным фронтом!). Точнее – не только поэтому. А потому что, обсуждая с коллегами текст Заявления Союза журналистов Карелии в связи с арестом Юрия Дмитриева, услышал я, мол, что еще можно сказать сегодня про 37-й год, чтобы из-за этого попасть за решетку.
Увы, за решетку сегодня куда проще попасть, если сказать что-то неосторожное про 2016-й. Но и, казалось бы, канувшие в Лету времена сталинских репрессий еще таят немало опасностей для тех, кто захочет погрузиться в свидетельства той кровавой эпохи. Потому что до сих пор живы некоторые из тех, кто стрелял, сажал и доносил. Кто-то из них носит большие погоны и увешан орденами, а их дети, уверен, и сейчас находятся при весьма высоких должностях. И им бы очень не хотелось, чтобы страшная история их отцов и дедов оказалась предана огласке.
В одном из своих интервью с Юрием Дмитриевым я поинтересовался у него, известны ли имена тех, кто участвовал в расстрелах в Сандармохе, и историк назвал несколько фамилий палачей. Позднее он рассказывал мне, что обнаружил среди архивных дел донос и на моего деда, который, к счастью, избежал ареста и погиб на войне. Но имя доносчика осталось в деле, и, как имена тех стукачей, по доносам которых люди были отправлены в лагеря или расстреляны.
Уверен, что мы должны помнить имена не только жертв политических репрессий, но и их палачей и стукачей. Потому что, как заметил однажды Борис Гребенщиков, «люди, стрелявшие в наших отцов, строят планы на наших детей». И, зная историю бабушкиного брата, я скорее поверю в то, что Юрий Дмитриев повторяет судьбу тех, чьи имена ему приходилось возвращать из небытия, чем в официальную версию следствия.
