В Карелии ушедший год стал годом резонансных судебных разбирательств. Одиннадцатидневная передышка – и все вновь по наезженной колее. С одной стороны, происходящее понижает меру того самого правового нигилизма, о котором некоторое время назад любил размышлять нынешний российский премьер-министр. Ведь судебный спор – цивилизованный способ урегулирования конфликтов и разрешения противоречий.
С другой стороны – предсказуемость и даже предзаданность выносимых решений укрепляет граждан в уверенности, что ожидать беспристрастности и независимости суда было бы достаточно наивным. Кстати, это тоже – только в очень специфичной форме – уменьшает «правовой нигилизм». Все большее количество интересующихся судебными разбирательствами осознают важность так называемых «организационных ограничений».
Например, судья городского суда видит, что в уголовном деле слабые доказательства вины или много нарушений, и он должен вынести оправдательный приговор. Но он не может этого сделать, потому что прокурор обязательно обжалует оправдательный вердикт, его будет рассматривать вышестоящая судебная инстанция и вполне может отменить. А отмененный приговор – это отрицательный показатель в работе конкретного судьи, с него потом спросят на квалификационной коллегии или вспомнят, когда надо будет присваивать следующий класс. Кроме того, это минус гособвинителю, и прокурор города скажет председателю горсуда: чего это у вас судья себе позволяет, обратите на него/нее внимание. Да и следователя, который вел дело, лишат премии и вынесут выговор. Вырастет потенциально затяжной межведомственный конфликт, и судья это понимает. Поэтому оправдательного приговора не будет. В лучшем случае – срок, равный отбытому, условный срок, прекращение дела за примирением сторон и ещё с десяток как бы устраивающих всех манипуляций.
Возможно, все обстояло бы иначе, если профессионального судью заменила коллегия присяжных. Вот и в декабрьском послании российского президента Федеральному собранию довольно неожиданно было о ней упомянуто. Владимир Путин высказался о двух идеях: расширить подсудность и сократить количество присяжных до 5–7. По-видимому, в скором времени следует ожидать соответствующего законопроекта, в пояснительной записке к которому уменьшение количества присяжных объяснят благими помыслами, экономической целесообразностью, сложностями формирования коллегии и т.п. Однако реформирование суда без понимания механизма его работы и практики правоприменения рискует обернуться деградацией самого института.
Количество присяжных – это не дань нумерологии. Современное правоведение находит, что количество присяжных влияет на процесс принятия решений. Чем больше коллегия, тем тщательнее присяжные анализируют доказательства, поскольку они обладают лучшей «коллективной памятью» о фактах дела. Увеличение количества присяжных делает суд более «народным» и репрезентативным. За эти плюсы приходится платить незначительным увеличением времени на принятие присяжными решения и большими трудностями по созыву коллегии. Эмпирически доказано, что количество присяжных не влияет на их склонность оправдывать подсудимых.
Следует подчеркнуть, что реформирование суда присяжных по принципу «здесь убавим (количество присяжных) – там дополним (подсудность)» не затрагивает других ключевых моментов, связанных с функционированием этого института.
Нарушением можно считать и доведение до присяжных информации о получении показаний на предварительном расследовании под давлением. Видимо, лица, направлявшие судебную практику в такое русло, полагали, что присяжные не способны разобраться, били или нет обвиняемого в ходе следствия, имелись ли у него телесные повреждения после того, как он был задержан или взят под стражу, а ответы на подобные вопросы могут дать только крупные знатоки юриспруденции.
Архаичными следует признать и правила формулирования вопросов в вопросном листе – с «переводом» юридических понятий в громоздкие конструкции обыденного языка только потому, что оперирование такими понятиями якобы возможно только при рассмотрении вопросов права. В результате формулировки в вопросных листах усложняются, страдают неуместным многословием, запутывая не только присяжных, но и судью.
Особого внимания заслуживает практика отмены приговоров, вынесенных на основании вердиктов присяжных. Известно, что последние годы оправдательные приговоры такого рода чаще отменялись в апелляционном порядке, чем обвинительные. Но приговор, вынесенный на основании вердикта, может быть отменен только по процессуальным основаниям, а процедура отправления правосудия не зависит от вида вынесенного в итоге приговора. Сложно допустить, что при рассмотрении дел, по которым впоследствии были вынесены оправдательные приговоры, суды априори чаще допускают процессуальные ошибки, чем при вынесении обвинительных. При апелляционном пересмотре оправдательных приговоров процессуальные нарушения просто чаще обнаруживаются, что свидетельствует о наличии в Карелии более жестких стандартов пересмотра для оправдательных приговоров.
Нельзя сбрасывать со счетов и слабый интерес общества к суду присяжных. Как определят отечественные специалисты, люди «голосуют ногами», не являясь по повесткам для формирования коллегии. Хотя автору этих строк известен случай, когда знакомый, зная, что в отношении него начата серьезная доследственная проверка в соседнем регионе, с нескрываемой радостью согласился «поработать присяжным», полностью реализуя право на судейский иммунитет (неприкосновенность носителя судебной власти).
Важно не только выстроить определенную инфраструктуру, обеспечивающую работу коллегии, решить вопросы с транспортом, проживанием, безопасностью, но и заниматься просвещением населения, популяризировать суд присяжных, объяснять механизмы формирования и работы этого института, опровергать мифы и предрассудки, складывающиеся вокруг него. Существующая ситуация с судом присяжных в России и в Карелии требует не принятия скоропалительных решений и «точечного» реформирования, а скрупулезного анализа работы этого института и серьёзного профессионального разговора о его модернизации.
