Печальная новость пришла недавно из Испании. 19 июня в Астурии умер испанский боец 3-й Фрунзенской дивизии народного ополчения Максимино Рода Сарабосо. Последний из испанцев, воевавших в карельских лесах под Сяндебой в 1941 году. Ему шел 94-й год.
Надо сказать, что про «наших» испанцев в последнее время опять вспомнили, в Сяндебе им даже установлен памятник. Правда немного удивляет, что участие испанцев в тех боях подается как некое «открытие», сделанное лишь в наши дни. На самом деле еще в советское время в Олонецкий район иногда приезжали ветераны-испанцы, о них писали в газетах и в книгах, посвященных истории 3-й Фрунзенской дивизии. Эта связь не прерывалась даже в 90-е годы.
С Максимино Рода Сарабосо я познакомился в 1999 году, в дни празднования очередной годовщины освобождения Олонецкого района. Максимино был самым младшим из тех 72 испанцев, которые в составе этой дивизии сражались и гибли в карельских лесах и болотах в 1941 году. Очень общительный и приветливый, хорошо владеющий русским языком, он производил неизгладимое впечатление. Несколько дней общения с ним запомнились навсегда.
После этого он еще несколько раз приезжал в Олонец, потом передавал приветы через знакомых московских испанцев. И вот на днях такая печальная новость…
Максимино Рода Сарабосо родился в 1925 году в рабочей семье, на севере Испании, в Астурии, которая известна прежде всего, как шахтерский край. Переломным в жизни этой семьи, как и для миллионов других испанцев, стал 1936 год, когда фашистский мятеж генерала Франко положил начало гражданской войне. Отец Максимино, социалист по убеждениям, ушел воевать в республиканскую армию. Начались голод, бомбежки … В этих условиях в Советский Союз, помогавший республике бороться против франкистов, в 1937 году было эвакуировано несколько тысяч испанских детей. В их числе оказались Максимино и еще четыре его брата. На нашем корабле их доставили в Ленинград, разместили в детском доме.
Самое большое впечатление на маленьких беженцев произвела русская зима. Морозы для них были так непривычны, что первую зиму в Ленинграде они просто не выходили на улицу. Но не только климат был причиной детских переживаний. В 1939 году Франко одержал победу в гражданской войне. Для оказавшихся в СССР испанцев путь на родину был закрыт. Максимино долго ничего не знал о судьбе своего отца. Лишь годы спустя выяснилось, что он, как и многие другие солдаты-республиканцы, оказался на территории Франции, правительство которой отнеслось к борцам с фашизмом очень «гостеприимно». Республиканец и социалист Мануэль Рода Эскандон умер во французском концлагере в 1940 году.
После детдома Максимино поступил в железнодорожное училище. Но учиться ему не пришлось: началась война. Как и у многих других испанцев, живших в Ленинграде, у него не было никаких сомнений — он пошел записываться в ополчение. «Мы боролись за свою вторую родину, — говорит Максимино, — и мы пошли мстить немцам за то, что они воевали в Испании, помогая Франко». Брать в ополчение Максимино долго не хотели, несмотря на то, что он добавил себе два года, сказав, что ему восемнадцать. Выдавал его маленький рост. Еле уговорил… Так в составе Фрунзенской дивизии народного ополчения он и его земляки и оказались в Карелии.
Первый боевой опыт был не самым удачным. Группа ополченцев зашла в брошенную маленькую деревеньку и была замечена с неба финским летчиком. Финский самолет спикировал, дал несколько очередей из пулемета. Максимино смог найти укрытие под каким-то строением, стоявшим на высоких сваях.
… Война тяжела всегда. Но вдвойне она тяжела для людей, оказавшихся в чужой стране, в незнакомых условиях. Непривычно было среди наших лесов и болот испанцам, к тому же плохо владевшим русским языком. Но они знали, что такое фашизм, и сражались самоотверженно. Погибло из них больше половины…
Наверное, Максимино, как самого младшего, командиры старались беречь. Но он рвался в бой. Есть несколько боевых эпизодов, о которых он вспоминает с гордостью.
Однажды вдвоем с русским он стоял в боевом охранении у берега речки. Вдруг ополченцы заметили группу вражеских солдат, пять — шесть человек, которые пытались проникнуть в наш тыл. Он предупредил русского, больше жестами, чем словами, чтобы тот сбегал за подмогой, а сам открыл огонь из «дегтярева». Кто-то из финнов упал, остальные залегли. Через короткое время прибежали наши. Группу лазутчиков окружили и уничтожили. Тогда Максимино дали часы, снятые с руки убитого финского солдата. Это были первые часы, которые он носил в своей жизни.
Как-то ночью в карауле, сидя в окопе, он услышал, что стрельба доносится не только впереди, но и сзади, в тылу дивизии. На следующее утро Максимино узнал, что они окружены. Долгий путь из окружения стал для него самым тяжелым испытанием. Шли десятки километров по лесам. Силы Максимино были на исходе. От чего-то распухли ноги, и он не мог снять сапоги. Пришлось их разрезать. Если бы не товарищи, до своих он бы не дошел.
Когда после выхода из окружения бойцов построили и дали команду выйти из строя раненым, Максимино остался. «Я по-русски тогда еще плохо понимал и решил, что, раз не ранен, выходить не надо». Через некоторое время его все же отправили в госпиталь. Там Максимино комиссовали: сказались и здоровье, и возраст, а кроме того, то, что он испанец. В отношении эмигрантов действовал особый приказ.
Когда Максимино выписался из госпиталя и направился на железнодорожную станцию, товарищи по госпиталю и врачи вручили ему большой конверт и сказали, чтобы он открыл его только в поезде. Максимино так и сделал. В конверте оказались деньги… До сих пор Максимино с волнением вспоминает, как советские люди в самое тяжелое время бескорыстно помогали ему, оказавшемуся вдали от родины.
В Советском Союзе испанцы старались жить вместе, преимущественно на юге. Поэтому в 1942 году Максимино приехал в Ташкент, где устроился на работу на эвакуированный завод «Ростсельмаш», производивший тогда военную технику. Проработал на нем всю войну. После он осел на Украине. В Изюме познакомился с испанской девушкой, как и он, еще ребенком, эвакуированной в СССР. Жили они в Днепропетровске, где Максимино работал слесарем на заводе. «Не поверишь, — говорил он, — но я Брежнева, как тебя сейчас, видел». Будущий генеральный секретарь был тогда руководителем в Днепропетровске и часто заходил в их общежитие («Дом испанской молодежи») узнать, как живут испанцы. А жили они дружно и весело, занимались спортом, самодеятельностью…
Скучал ли он по родине? «Правду сказать – да». Только в 1954 году он смог увидеться с матерью, через Францию, приехавшую в СССР. Мать решила собрать их вместе. В 1957 году Максимино смог вернуться на родину. Жизнь приходилось начинать заново. А при диктатуре Франко для таких как он жизнь была очень непростой. Был и ночной арест за «разговоры о политике», вынужденная эмиграция во Францию в поисках работы. Лишь в 1975 году, после смерти испанского каудильо, настало более спокойное время. Максимино вышел на пенсию. Выросли дети и внуки. Но о Карелии он не забывал никогда.
Сейчас я вспоминаю, как тогда, в 1999 году вместе с делегацией ветеранов-ополченцев мы ездили по местам боев. Из Сяндебы наш автобус возвращался в Олонец, в салоне звучали песни военных лет. Максимино неожиданно сказал: «Я думаю, в России самые лучшие песни. Я двадцать лет здесь прожил. Дочь здесь похоронена. Получилось, что у меня кровь испанская, а душа — русская…».
Потом он рассказал случай, когда одна из французских корреспонденток решила узнать о его самой несбыточной мечте. Он ответил, что мечтал бы, чтобы Испания стала одной из республик Советского Союза. Француженка рассмеялась. Ей, конечно, трудно было понять человека, у которого оказалось две родины, такие не похожие друг на друга.
Я тогда спросил у Максимино, не жалеет ли он, что все в жизни получилось именно так. Спросил, кажется, зря. «Я горжусь, что сделал в жизни правильный ход, — ответил испанец очень эмоционально, — знаешь, если бы я был молодой и здоровый, и если бы американцы стали на вас нападать, я бы и сейчас взял «калашникова» — и вперед!»
