Кестеньга – умирающий посёлок. То, что он умрёт, у меня нет никаких сомнений. Хотя ему более 500 лет. И чего он только не пережил. Но он умрёт. Не из-за того, что там нет работы, нет автобусного сообщения и ужасная дорога, которая столь же ужасна, как и медицинское обслуживание, ужасный магазин и прочее, и прочее, а из-за… Впрочем, всё по порядку.
Я приехал рано, в 6.30 утра. Автобус остановился в «центре» – так сказал водитель. «Центр» – это конец дороги, что буквально упиралась в озеро. Вывалившись из автомобиля какое-то время вправлял суставы, ибо последние 65 километров от Лоухи до Кестеньги можно считать моим личным подвигом. От осознания того, что подвиг придётся повторить, покидая посёлок, стало не по себе. Осмотрелся. Посёлок большой, он похож на большинство посёлков и деревень Карелии. Убогость и разруха. Дождь. Скорее не дождь, а туманная хмарь. Холодно. Ни одного дымка из труб. Поразила тишина. Абсолютная. Ничего не кукарекало и не мычало. Даже собаки не лаяли. В дальнейшем убедился, что собаки здесь просто милейшие существа. Ни одна не облаяла и все с удовольствием давали потрепать себя. Короче, стоял я в этом самом «центре» под дождём-хмарью и проклинал себя и выдуманный мной проект «Умирающие деревни».
Впрочем, выбор Кестеньги был не случаен, но об этом рассказывать не буду. Первый житель-абориген, что встретился мне, был мужчина неопределённого возраста, неопределённого вида одежды и вообще никак мною не определённый, с невероятной похмельной тоской в глазах.
— Здравствуйте, — поприветствовал я его, подбирая слова для дальнейшей беседы.
— Дай десять рублей, — первое, что он мне сказал.
Дал двадцать. Он тут же исчез в подъезде ближайшего барака, за которым просматривалось кирпичное здание с надписью лесенкой «Учиться, учиться и учиться».
Школа, догадался я. Первое сентября. Я было уже собрался походить по посёлку, но тут из подъезда вышел мой новый знакомый, уже повеселевшей походкой подошёл ко мне и удовлетворённо выдохнул:
— В гости к кому?
Меня обдало невидимым но ощутимым облаком с запахом алкоголя…
— Да вот, хочу написать про ваш посёлок.
— А, журналист, — догадался он.
— Типа того, — не стал объяснять ему подробно.
— А ты напиши, напиши. Работы нет. Всё разрушено, — он кивнул за мою спину. За спиной находилось здание, похожее на то, что я видел в фильмах про Сталинград, только не обугленное.
— Я сам-то в Питере колымю, месяц там, месяц дома. Скоро опять поеду.
— Слушай, а когда сегодня автобус в Лоухи, или какой другой транспорт?
— А никогда сегодня, — засмеялся он. — Только такси.
— Где же это такси, — всё ещё не понимая его смеха, пытал я его.
— А любого тормози, — смеялся он, — дай десять рублей…
Не дал. На том наше знакомство и закончилось. А такси я нашёл и об этом стоит рассказать отдельно. Видавшая вида «девятка» остановилась на взмах руки. Стекло опустилось. Лицо водителя почти не отличалось от лица первого моего знакомого, даже запах исходил тот же.
— Подскажите, где можно договориться о поездке в Лоухи. В смысле взять такси через три часа.
— Я такси, поехали, — сказал водитель голосом, которым мы говорили в детстве через расчёску, приложив её к губам.
— И сколько стоит поездка, — только ради интереса спросил я.
— Полторы тыщи, — ошарашил меня водитель.
На другом конце посёлка видел ещё одного нетрезвого водителя, открыто разъезжающего по улицам. Тоже «таксист». Оказалось, что привлечь их некому. В посёлке, где более тысячи жителей, нет ни одного полицейского. И не бывает. В дальнейшем, расспрашивая других водителей, уже трезвых и вполне адекватных, понял, что кестеньгский «бомбила» не шутил. Цена именно такая, с разницей в сто рублей в ту или иную сторону. Моя рука нервно скребла в кармане. Перспектива ночевать здесь не радовала.
А вообще-то я хотел рассказать не об этом, просто рука сама отстучала по клавиатуре. Я скажу о школе, и не только о ней, и не столько о ней. Итак. Дождь не переставал, и я направился в сторону школы, ибо это единственное место, где можно было укрыться. Тем более успел заметить, что парадная дверь в здании открыта.
Подымаясь на крыльцо, чуть не угодил ногой в щель, или яму, между бетонной плитой и верхней бетонной ступенькой. Высота крыльца – шесть ступенек. Если бы нога застряла в проёме, я полетел бы с крыльца, получив минимум вывих ступни, максимум – перелом. Ну а детская нога поместилась бы в щель целиком. Глубина ямы не просматривалась. Дальнейшее невозможно представить без ужаса. Ещё раз. Щель в бетонных плитах на последней ступеньке, в полутора метрах от главного входа в школу. К большому сожалению не снял мой аппарат эту яму. То ли отсырел, то ли ещё что, поэтому прошу верить на слово.
И вот, простите меня, проникнув в школу, знакомясь с директором, с завхозом и другими работниками (попросил разрешение на съёмку и получил её) как-то вылетело из головы это крыльцо. Школа как школа, не самая худшая. Пахнет краской и сыростью. Затем я наблюдал такую картину. Родители вели детей на школьную линейку, весело перепрыгивали яму, обходили её стороной, по стеночке. Некоторых родителей я предупреждал о возможном несчастном случае, они благодарили и перепрыгивали. Вскоре, я думал – померещилось, в школу прибыла делегация мужчин, одетых в рясы. Четыре человека, приподняв рясы, перешагнули яму и прошли на… школьную линейку. Линейка завершилась довольно скоро, люди в рясах, родители, школьники так же весело пропрыгали через бетонную щель и на том всё закончилось. Никто не задался вопросом, почему в течение трёх каникулярных месяцев травмоопасное крыльцо не было отремонтировано? Как строитель скажу, что для ремонта потребуется половина мешка цемента и три метровых куска арматуры. Великие расходы? Почему комиссия, принимающая школу, перешагивая через преступление, не заметило его? Почему местные депутаты, вероятно, присутствующие на линейке, так же не обратили внимание? Забыли? Но священников позвать не забыли. Не забыли и на школьном сайте опубликовать вот такие памятки:
— Памятка для учащихся по профилактике экстремизма.
— Памятка для обучающихся по противодействию терроризму.
— Памятка по экстремизму.
А отремонтировать крыльцо забыли. Ни один человек не удивился и не возмутился и, … я знаю почему. Яма была столь привычной, столь родной, что никто не удивился ей, как и всякому бардаку и беззаконию, творящемуся у нас под носом. За борьбой с липовым экстремизмом не увидели реальный бытовой экстремизм. К сожалению, я не успел поговорить с директором школы, так как внезапно подвернулась попутка с очень хорошим водителем. Ему просто было по пути, и оплаты он не требовал (спасибо тебе, Василий). Но нескольким родителям успел посоветовал обратить внимание и обратиться к директору, к главе поселения и депутатам с требованием убрать яму. Но тут же понял, что они этого делать не будут. Потому что ямы они не видят. Как не видят пьяных водителей на дороге и разрухи. Или не хотят видеть. Поэтому повторю то, что сказал в самом начале. Посёлок погибнет. Как погибли множество подобных поселений подобным образом.
