Военно-историческая наука государства больна «синдромом усталого солдата»
Возня вокруг Сандармоха, затеянная Российским Военно-историческим обществом с целью обнаружения там останков советских военнопленных, расстрелянных, якобы, финнами во времена Второй мировой войны, подняла много шума в Карелии. Но на фоне продолжающегося спора «было — не было», на фоне изучения «вещественных доказательств» в виде кусочка, вроде как, шинели и пули, найденных в раскопе, вдруг с новой остротой встал вопрос отношения к истории в нашей стране. В том числе, к военной истории.
Какая разница?
Я не буду углубляться в «разбор полетов» всей Второй мировой, возьму лишь совсем маленький и далеко не самый значимый участок этой войны — Ухтинское направление Карельского фронта. За свою полувековую жизнь мне пришлось услышать, по крайней мере, три совершенно разных версий событий на Ухтинском направлении. Причем все три сдобрены такой обильной «исторической кашей» (а ею под завязку забиты головы обывателей), что просто диву даешься. Переврано все — от первого до последнего дня, вместо исторической правды людям в голову вбиты полубайки, полулегенды и полусказки, от которых у человека сведущего просто волосы дыбом встают.
Самое известное место в Калевальском районе, помеченное, как «памятник воинской славы» — это высота Кис-кис, на которой установлены 76-миллиметровая полковая пушка и стандартный памятник-солдат с ППШ, коих по всей России поставлено тысячи. Что за странное название — спросите: Кис-кис?
Объясню: недалеко от сопки расположены два озера — Большой и Малый Кис-кис, как утверждают все карты, начиная от Генштабовских, 30-х годов, до современного Googl Maps. На самом же деле, это озера Ylä Kiiskijärvi и Ala Kiiskijärvi — Верхнее и Нижнее Ершовые озера. Сквозь них протекает, соответсвенно, Ершовая река (Kiiskijoki).
Ладно, черт с ними, с «географическими новостями», устоялось такое название — и бог-то с ним. В конце концов, финны тоже пользовались трофейными совесткими картами и ошибочное название места перекочевало к ним тоже, в боевых донесениях финны тоже пишут «Kiskis». Если бы не одно «но»: вокруг этого географического ляпа появились сразу две легенды. Первая гласит, что это место назвали так потому, что советские войска подманивали финскую армию поглубже в свой тыл, чтобы дать бой на подготовленных позициях. Эпично: кис-кис-кис…
Вторую услышал не так давно из уст ответственного работника районной администрации, который сообщил, что название места связанно с можжевельником, который растет местами на сопке. Якобы, это по-карельски так звучит. Ответственный работник даже не потрудился взять в руки русско-карельский словарь, чтобы убедиться, что карельское слово «kataja» (можжевельник), ну никак со словом Кис-кис не вяжется. Да и пофиг! Эта версия теперь преобладающая в головах подрастающего поколения, которое систематически возят на эту сопку в целях воспитания в них чувства патриотизма и гордости за Великую Россию.
Не смотря на то, что сама сопка всю войну была в руках как раз-таки финнов и в этом очень просто убедиться, если просто пройти по бывшему переднему краю и определить — где чьи траншеи и блиндажи выкопаны, знак у дороги безапеляционно заявляет, что на этом рубеже были остановлены… немецко-фашистские захватчики. Да, именно так и никак иначе. И любой калевальский школьник вам с блеском в глазах скажет, что именно тут доблестная Красная Армия остановила немецких фашистов.
Когда пытаешься объяснить, что немцев здесь не было и в помине, а появились они только на пару месяцев в 1944, когда Финляндия вышла из войны, патриоты нетерпеливо машут руками: да какая разница — немцы, финны? Мы же победили!
Действительно, какая разница? Вот для финнов, например, никакой разницы тоже нет, но немного в другом вопросе: в середине 90-х по просьбе финских ветеранских обществ недалеко от пушки, чуть западнее, был установлен мемориальный знак в память о солдатах, погибших в войне 1939-1944 г.г. В память обо всех солдатах — финских, советских, немецких. Вот тут почувстуйте, как говорится, ту самую разницу…
Партизанка, комсомолка, активистка
Партизанское движение в Карелии было весьма своеобразным. Наши партизаны не обитали в тылу врага, а жили на своих базах в тылу, далеко за линией фронта, откуда и совершали набеги на территорию противника. Вопрос еще тот — с кем и как воевали карельские партизаны, но сейчас не об этом, а о маленьких партизанских «подвигах», которые зафиксированы в архивах партизанского отряда «Красный партизан».
В одном из первых рейдов в тыл противника отряд напал на деревню Костомукша (ныне город горняков). Так как финский гарнизон был готов к отражению атаки и, по всей видимости, «пас» отряд еще на подходе, нападение не увенчалось успехом. Постреляли и отошли в лес, взяв по пути пленного. Пленным оказалась совсем старенькая местная бабушка-карелка, в доме которой на постое жил финский офицер.
Отряд, уходя от преследования егерей, быстрым маршем отправился на базу, но через какое-то время выяснилось, что бабушка совсем не может придерживаться темпа отхода, а тащить ее на руках не было никакого смысла. Тогда и устроили судилище на коротком привале. Решили, что бабуля, как «пособница оккупантов» достойна высшей меры социальной защиты — расстрела. Не смотря на причитания бабули о том, что ее мало спрашивали, хочет ли она заселить к себе квартиранта-офицера, партизанский суд был непреклонен: расстрелять, как бешенную собаку!
Расстрел поручили молодому партизану, который, однако, не смог поднять на бабушку оружие и отказался выполнять приказ. Этого бойца потом разбирали на комсомольском собрании и добросовестно наказали «за трусость», а вот принять участие в расстреле добровольно вызвалась девятнадцатилетняя местная девушка-карелка, санинструктор отряда Аня (не буду называть ее фамилии, так как слишком близко знаком с ее родственниками, ныне живущими в поселке). Комсомолка недрогнувшей рукой застрелила бабушку из нагана…
Позднее за этот подвиг девушку наградили Орденом Красной Звезды. Аня от природы была красавицей, а этот эпизод и вовсе сделал девушку героиней и она стала, своего рода, символом партизанского отряда. Позднее она стала радисткой и принимала участие в вылазках в тыл противника.
В 1943 году, зимой, во время выхода из финского тыла, диверсионная группа, в составе которой была Аня, еще одна девушка-карелка и несколько мужчин, попала в засаду и была уничтожена финнами. Из боя выбрался только командир группы, который и засвидетельствовал гибель остальных.
Аня тогда стала национальным героем. В 50-х годах лесорубы нашли останки каких-то людей, погибших, судя по всему, в результате лесного боя и через некоторое время в районе раструбили, что найдена уничтоженная группа, в которой была Аня.
С почестями похоронили, и в уголке Братской могилы, что расположена на окраине Калевалы, повился индивидуальный памятник партизанке Ане. С тех пор ее имя, обрастая советскими былями и легендами, стало для всех калевальцев символом борьбы и Победы. Бесконечные рассказы о героизме и мужестве, сочинения в школе, пионерские отряды, носящие имя героя…
Так продолжалось до начала «нулевых». Взяться за журналистское расследование по поводу судьбы Анны меня побудило большое количество нестыковок и разночтений в партизанских документах, которые я изучал и разбирал и чисто из интереса к истории войны, и с журналистского интереса тоже. Шаг за шагом, в течение нескольких месяцев выяснились вещи, которые однозначно свидетельствовали о том, что Аня в том роковом лесном бою не погибла.
Памятник при жизни
Если совсем коротко, то выяснилось, что в 70-х годах Слет партизан, проходивший в Калевале, посетил один из тех, кто считался погибшим вместе с группой Ани. Он с удивлением указал на памятник на Братской могиле и сказал: «Вы зачем живому человеку памятник поставили»? Ветеран поведал, что в том бою он во время обстрела зарылся в снег, притворившись убитым, однако финны, обследовавшие место событий после боя, его раскусили и взяли в плен. Вместе с ним в плен попала живая и здоровая Аня. А вот ее боевой подруге повезло меньше: сначала она была ранена в ногу, а затем, повторным попаданием, убита. Вместе с ней погибли еще несколько бойцов, а командир гпуппы, находившийся ближе всех к кромке леса (бой проходил на болоте), сумел выбраться.
Ветеран в последний раз видел Аню в пересыльном лагере в Вокнаволоке. Сам он остаток войны был в плену, по возвращении домой, как полагается, отсидел пять лет, потом был реабилитирован, восстановлен в статусе партизана-ветерана, что и позволило ему приехать на слет, где все его и Аню считали погибшими.
Тогда его слова действия не возымели. Кто поверит «предателю», хоть и бывшему, сдавшемуся в плен? Не возымело должного эффекта и заявление известного карельского писателя Яакко Ругоева (он тоже воевал в составе «Красного партизана»), который, будучи с дружественным визитом в Швеции в 80-х годах, встретил в стокгольмском магазине Аню и даже разговаривал с ней. Договорились на второй день вновь встретиться, чтобы поговорить подробнее, но Аня на встречу не пришла.
В общем, в результате большого журналистского расследования, удалось выяснить, что Аня действительно попала в плен, а в 1944 году была переправлена финскими властями в Швецию, которая не выдавала СССР бывших военнопленных. В итоге памятник с Братской могилы по-тихому сняли.
Почему Аню не выдали с остальными — вопрос не праздный. Обычно в Швеции прятали тех, кто сотрудничал с финской военной разведкой и кого на родине ждала неминуемая расправа. Косвенные подтверждения тому, что Аня перешла на сторону противника, нашлись намного позднее, после изучения военных архивов Финляндии.
Финны подробно зафиксировали тот самый бой — помимутно и с указанием всего, что произошло на месте стычки. Зафиксировали и количество взятых в плен партизан — мужчина и девушка, которых передали соответствующим службам. Дальше об Ане нет никаких упоминаний, однако, именно с февраля 1943 года, в действиях финнов против партизан наблюдается странная закономерность: раз за разом партизанские рейды в тыл противника натыкаются на финские подразделения, попадают в засады и окружения, погибают или с трудом прорываются к своим, не выполнив поставленную боевую задачу.
Аня была радисткой и, естественно, знала шифры и коды, используемые партизанами. В отряде ее считали погибшей и под подозрение она, естественно не попала. Но вот совпадение: именно в это время на финнов начинает работать неразглашенный в боевых донесениях источник, который осуществляет радиоперехват. Именно на радиоперехват ссылаются финские военные в документах по организации тех или иных антипартизанских действий в 1943-1944 годах.
За давностью лет не берусь ни подтверждать, ни опровергать эти сведения. Пусть все остается так, как есть. Но вот только один трагическийй эпизод, который стал результатом радиоперехвата.
В сводках не значится?
В марте 1944 года большой сводный отряд партизан и бойцов из 54 СД отправился в тыл врага за языком. Почему для этого надо было снарядить более 300 человек — не совсем понятно, но факт остается фактом.
Финны имели радиоперехват и зафиксировали проход отряда в свой тыл в районе деревни Регозеро. Зная «крокодилову привычку» партизан возвращаться на базу той же тропой, финны организовали засаду на двух возвышенностях. Через несколько дней малоуспешного рейда (партизаны смогли взять одного языка), все так и случилось: возвращавшийся на базу отряд был зажат перекрестным огнем на болоте между двумя высотами и был практически полностью уничтожен.
Подразделения 54 СД, слышавшие бой вблизи передовой, попытались оказать помощь окруженным, но сами понесли потери. В итоге из кольца удалось вырваться всего 16 бойцам, один из которых был военврачом. Через несколько дней, после прибытия на базу в деревню Хайколя, военврач по непонятным причинам застрелился.
В финском военном архиве есть подробное описание этой операции, с указанием потерь с обеих сторон, с описанием того, что было обнаружено при убитых, как были экипированы партизаны, ну и подробный отчет о проведенной операции.
Отыскать в лесах место гибели отряда в общем-то не составило особого труда. Трудность оказалась в другом — в отсутствии самого события в партизанской хронике. Нет, конечно, говорится в ней и о том, что сводный отряд ушел в рейд, и о том, что военврач вдруг застрелился, но нет ни слова о разгроме отряда, о колоссальных потерях. Никто не слетел с должности и не получил «по шапке» за эту операцию. То есть, она как бы была в первой своей части, но как бы ее не было в финале. И партизаны, и солдаты из того отряда числятся в базах данных погибшими (одной датой), а некоторые даже похороненными (чудеса просто!) и занесенными в Книгу Памяти, но вот того отряда и того боя в нашей истории войны просто нет…
Вот такое у нас отношение к военной истории. Тут было, там — не было. О поражениях — мимоходом и мельком, зато о победах — с помпой, с гордостью и пафосом: «Если надо повторим!». Хотя, давно ведь пришло время говорить о войне не как о череде «великих побед» и «великих подвигов», а как о величайшей трагедии в истории всего человества. Не меряться длиной известных органов, а просто сесть, пересчитать, понять и принять цену той Победы. Общей, кстати, Победы, а не той, что оторвана от истории войны и празднуется в России отдельно от всех остальных.
Наши мертвые нас не оставят…
Ведь есть что считать и над чем поразмыслить. Хотя бы по тем же потерям и по отношению к своим убитым солдатам.
В разных армиях совершенно по-разному относились к памяти погибших солдат. Финны старались всех своих убитых доставить домой, тратили на это огромные средства и ресурсы, но ни на шаг не отступали от выбранного пути. Немцы считали, что солдат должен быть похоронен на поле боя. И только спустя много лет после войны останки немецких солдат под эгидой государства эксгумируются и доставляются в Германию. Благо, немецкая педантичность позволяет идентифицировать как сами братские могилы, так и солдат в ней лежащих.
И только в Советском Союзе случилось так, что большая часть убитых солдат так и осталась лежать на поле боя, а дело их последующего обнаружения и захоронения стало проблемой добровольческих поисковых отрядов, но никак не государства, за которое эти солдаты кровь проливали.
В Калевальском районе по сей день находят останки бойцов РККА, оставленных на поле боя. Конечно же, из этого периодически стараются делать патриотические мероприятия, мало напоминающие похороны. Почему-то до сих пор считается, что все подобные события надо организовывать исключительно с пафосной точки зрения. Но никак не с точки зрения человеческой трагедии. То есть бойцы, сложившие головы много десятилетий назад, по-прежнему считаются оставшимися на службе государства. И после смерти еще выполняют какую-то нелепую патриотическую воспитательную задачу. То есть быть просто убитым уже недостаточно…
При всем при этом сердце сжимается, когда вспоминаешь рассказы тех ветеранов, которых я, будучи молодым корреспондентом, застал в живых. В эти рассказы верить не очень хотелось, но что-то подсказывало, что старым солдатам нет нужды врать. О том, как, например, хоронили после 44 года разбросанных по лесам и болотам солдат. Когда была четкая директива командования: к братской могиле свозить только тех, кто убит вблизи дорог, остальных закапывать в воронки и траншеи, изымая медальоны и личные вещи, по которым возможно идентифицировать останки.
Или рассказы о том, как принимали в 50-х годах от населения найденные в лесу черепа. По 15 рублей за штуку. И знаете, некоторые на этом деле неплохие деньги зарабатывали. Вот как сейчас грибы и ягоды собирают и сдают. Только тогда черепа сдавали. Видимо, некоторые тогда хорошо знали, где надо искать и копать…
Да и сейчас время от времени натыкаешься в лесу на кости убитых солдат. То по черепу нога скользнет, то берцовая кость изо мха выглянет. Перефразируя известную песню Высоцкого на ум приходит одна только строчка «Наши мертвые нас не оставят НИГДЕ»…