Военная спецоперация на Украине, начавшаяся 24 февраля, изменила нашу жизнь. Но если мы только пришли на этот фронт, то есть те, кто оттуда и не уходил.
Андрей Верещагин живёт и работает в Петрозаводске. Профессиональный спасатель, пожарный, женат, счастливый отец двух дочерей. Ветеран боевых действий в Чечне. Воевал на Донбассе в составе армии ДНР в 2015 году, был ранен. Почему там оказался, что для него означало это вооруженное противостояние, в 2015 году он рассказал корреспонденту газеты «Совершенно секретно» в интервью, которое вы можете прочитать ниже.
Война без пафоса, идеологических пирамид, страшная в непримиримости. В том интервью 2015-го года есть всё или почти всё. И вот 2022-й. Андрей Верещагин снова едет добровольцем на Украину. Почему? Для чего? Журналист «Черники» поговорил с Андреем перед отъездом.
— У меня три прадеда воевали с фашистами, жизнь свою отдавали. Ну почему должен в стороне стоять? Еду на Украину, чтобы фашистов «душить»…
— Ты когда первый раз был на Донбассе, видел фашистов?
-Да, видел, и в плен брал. И «азовцев»,* и «Правый сектор»*. Вот как показывают, не в женских шубах, конечно, но под гражданского закосит, китель свой снял, одел там телогрейку какую-нибудь, бушлатик, шапку наискосок, типа Вася-слесарь, и чешет. Но их сразу видно издалека.
По душе скажу тебе, парни туда едут 19-летние, желторотики. Себя вспоминаю, когда я по горам скакал в Урус-Мартане…. Они часто не возвращаются. А мы, запасники, сидим… Если так все сидеть будут, так и нация погибнет, род прервется, и не один. Пацан с деревни, жизни не видевший, что он может… Контракт по дурости подписал, а его в самое пекло… Надеюсь, хоть одного-двух спасу, уже хорошо будет.
Я хотя бы знаю, как действовать, как общаться. Я в том регионе уже был, знаю менталитет этого народа. А что этот пацан, у него молоко на губах не обсохло ещё.
— К теме фашизма на Украине. Он есть?
— Именно фашизм, а не нацизм. Это разные понятия. Батальоны «Айдар», «Азов», «Правый сектор», «Киев-1» — это фашики. Есть нацики, есть фашики. У них в дотах, которые мы брали, на стенах висела фашистская символика. Их надо истреблять, под корень, их не должно существовать.
*»Азов», Правый сектор», «Айдар», «Киев-1» — украинские националистические батальоны из граждан разных стран, исповедующих неофашистские взгляды. Признаны экстремисткими организациями, деятельность запрещена в России.
РОССИЙСКИЙ ДОБРОВОЛЕЦ ВЕРЕЩАГИН: НА УКРАИНЕ Я ВОЕВАЛ С НАЦИСТАМИ
Автор: Алексей ВЛАДИМИРОВ
02.06.2015
Второго мая, в разгар перемирия, на Украине погиб доброволец из Карелии. Не первый и, наверное, не последний. Почему едут воевать на Донбасс здоровые и молодые россияне, оставляя семьи и понимая, что могут не вернуться оттуда? Как они воюют и что их ожидает после войны в России? «Совершенно секретно» попыталась получить ответы на эти вопросы, взяв интервью у добровольца из Карелии.
Андрей Верещагин после ранения под Дебальцево вернулся домой в Петрозаводск. Андрей – ветеран боевых действий в Чеченской Республике. До поездки на Донбасс работал в пожарной части МЧС. Нынешняя его мирная жизнь связана с малым бизнесом по ремонту квартир. У него в Петрозаводске растут две дочери. Андрею 27 лет. Он уверен в том, что все делал правильно, воюя за одну из сторон в соседней стране. Воевал в составе ВС Новороссии (армия ДНР. – Прим. ред.). Поедет ли туда вновь, пока не знает, но не исключает этого.
– Андрей, первый вопрос будет стандартный. Почему ты поехал на войну, у тебя же есть семья и дети, Чечни мало было?
– Давайте сразу договоримся. Я был обычным солдатом, сидел в окопах на передовой и буду рассказывать, что видел и испытал сам. А предположения, политические и стратегические прогнозы – это дело политиков и военачальников. Почему поехал? Первое, что меня побудило, – это трагические события прошлого года в Одессе, когда людей сожгли заживо. Опять же по телевидению все время показывали, как бомбят города и села, как гибнут дети. Но тогда из-за работы я не мог поехать. А уже зимой этого года – поехал. Пусть это высокопарно звучит, но я действительно поехал воевать с нацистами и мирных граждан защищать.
– В Интернете есть много информации, что добровольцам попадать на войну помогают общественные организации. А как ты добирался до Донбасса?
– Нет, мне никто не помогал. Мы с товарищем добрались до Питера. Из Санкт-Петербурга – до Ростова, а там уже купили билеты на автобус до Донецка. На таможне со стороны ДНР дежурили ополченцы. Собрали у всех паспорта, через полчаса вернули, и мы поехали дальше. В общем, спокойно доехали. В Донецке местные подсказали, что таких, как мы, принимают в здании бывшего СБУ. Пришли туда, постучались и, когда нам открыли, сказали, что мы добровольцы. Вышел офицер, нас оформили и поставили на довольствие. Здесь же располагался временный военкомат, где мы прошли ВВК (военно-врачебную комиссию. – Прим. ред.). Сфотографировали, выдали форму, автоматы и военные билеты. Потом за нами приехал наш будущий командир батальона и отвез на место дислокации.
– В какую часть и куда ты попал?
– Меня с товарищем направили в экспериментальный батальон армии Новороссии. Сначала нас привезли в Торез, там штаб располагался, потом в Рассыпное. А в Рассыпном нас уже распределили по подразделениям. Меня направили в район села Кумшацкое, в разведвзвод. Как раз штурм этого села намечался. Командир батальона был с позывным Мачете, он местный, из Макеевки.
– А у тебя какой был позывной?
– Пикачу. Только не смейтесь. На армейском сленге в ДНР «пикачу» – это пулемет Калашникова (ПК). А меня назначили пулеметчиком, так позывной Пикачу ко мне и прилип.
– Какое громкое название – экспериментальный батальон. И как тебе армия ДНР как боевая структура – организация, дисциплина, вооружение?
– Знаете, было много офицеров запаса и в отставке, прошедших «горячие точки». Были и те, кто не имел боевого опыта, их уже обучали на месте. Командовали подразделениями в основном офицеры, не доверять же жизни солдат какому-нибудь колхознику. Пытались уже тогда выйти на уровень, чтобы армия была армией, а не народным ополчением. Вооружение так себе, снабжали подразделение в основном старым, еще советским оружием – автоматы, пулеметы, снайперские винтовки. Часть формы и экипировки мы вынуждены были закупать самостоятельно. Такие вещи как коллиматоры, тепловизоры, приборы ночного видения, современные снайперские прицелы и новая оптика – редкость. Из амуниции, как и из оружия, много было трофейного.
– Много было граждан России по сравнению с местными?
– Очень много. 70 % от всего состава – это россияне, в основном те, кто прошел уже войну. В нашем разведвзводе было 16 человек, а местных только 5. Если честно, у местных мужиков вообще какое-то «хуторское» отношение ко всем событиям было – моя хата с краю. Как сейчас, не могу сказать, все быстро меняется. Но все же хочется рассказать о тех, с кем из местных воевал. Публика была разношерстная – шахтеры, водители, рабочие, были даже уголовники. Всяких хватало. Один был из транспортной милиции – в донецком аэропорту работал. Видел еще одну семью, которая воевала в полном составе. Отец, сын и мать. Сын – разведчик, отец – артиллерист, мать – снайпер.
Потом слышал, что отец погиб. Особенно запомнился замкомандира батальона с позывным Лето – тоже из местных. Он мне как отец родной был. Назначил пулеметчиком, обучал премудростям стрельбы из ПК, как разбирать и собирать, как заряжать ленту. Классный мужик, хоть жесткий, но справедливый. Однажды я спросил его – что будет, если нас прижмут? Он подошел ко мне, взял за воротник и сказал: «Запомни меня, сынок, если что, я прибегу сюда и вытащу тебя лично».
– Ты все время называешь однополчан не по именам, а по позывным, почему?
– У нас не принято было интересоваться личными данными. Если человек хотел, сам говорил. Так что я многих по позывным только и знал.
– Когда ты приехал на место, что ты увидел своими глазами?
– Увидел ужас. В Донецке еще туда-сюда. Люди ходят спокойно, и непонятно, идет война или нет. А когда поехали к передовой – картина была ужасная. В общем, как показывают фильмы про Вторую мировую войну, все было так же. Разбомбленные дома, пепелища, одни трубы торчат. Проезжали село Никишино, так оно практически полностью было стерто с лица земли. Жить в этом селе уже нельзя.
Огородов не посадить – земля вся железом нашпигована, деревья тоже в железе. Там наши сидели, и их со стороны Каменки «укропы» (пренебрежительное прозвище украинцев, которые поддерживают новую власть и ориентацию на Запад во внешнеполитическом курсе страны. – Прим. ред.) из пушек и минометов обстреливали. Очень много заминированных мест, люди часто подрывались.
– Местные как к вам относились?
– По-разному. Нас контрразведчики сразу предупреждали, чтобы мы с ними меньше откровенничали. Были такие, кто поддерживал нас, угощали яблоками, вареньем. А были те, у кого сын, брат или сват на той стороне воевал. Помню один случай. Приходит бабулька божий одуванчик. Рыдает: сыночки, кушать нечего, дайте чего-нибудь. Мы ей тушенки, хлеба дали. Потолкалась она среди нас, а потом отошла и по телефону давай звонить. Нам подозрительно стало, вроде есть нечего бабке, а сотовик имеется. В общем, прихватили ее и в контрразведку сдали. Те потом рассказали, что у нее родственник за «укропов» воюет и она ему данные о нас передавала. Были такие, кому все по барабану – их не касается и ладно.
– А с алкоголем на передовой как?
– Алкоголь полностью не запрещен, но командиры строго следят, чтобы соблюдали меру. Если по пьянке какое-нибудь нарушение – жди неприятностей. Нарушителям, если дело не совсем жесткое, из военных и гражданских обычно выписывают 15 суток «общественных работ», когда за пьяные дебоши или мелкий криминал людей отправляют копать окопы и строить укрепления. После отработки провинности отпускают. Мы таких нарушителей, копающих окопы, шутливо называли «роботами».
– Наверное, были и более серьезные нарушения?
– Конечно, были. Как говорится, в семье не без урода. Если кто-то накосячит, позволит себе беспредел над гражданскими или мародерство, то его ждут очень большие неприятности. Помню, одного расстреляли по законам военного времени за то, что залез в дом и украл сотовый телефон, что-то еще по мелочи. Но все же в прифронтовой полосе все это редкость. Порядок старались соблюдать. У нас были специальные подразделения, которые занимались общественным порядком. В основном, говорят, такие вещи творились где-то в тылу, подальше от фронта.
– Андрей, давай теперь поговорим непосредственно про боевые действия. Каков их характер? Это атаки с криками «ура!», как в Великую Отечественную, или по-другому?
– В основном это артобстрелы противника из пушек и минометов. Зачистки территорий. Прямые боестолкновения «вживую» происходили очень редко. Я в «замес» попал под Миусом, а потом в Дебальцево.
– Подробнее расскажи.
– Сначала был Миус. Командир объявил, что наши там попали в передрягу и нужно идти на помощь. Нас с десантом выкинули в 150 метрах от «укропов». Мы получили приказ атаковать их укрепрайон. Когда мы пошли, «укропы» ударили по нам из подствольников, АГС (автоматический гранатомет. – Прим. ред.), в общем, из всего, что было. Все быстро произошло. Наших много положили, а меня контузило. Всех раненых собрали и отвезли в Красный Луч в госпиталь. Лежал в больнице с красивым названием – Княгининская. Пролежал там неделю, потом выписался и уехал опять на передовую.
Наш взвод в то время перебросили под Дебальцево, там я их и нашел. Был штурм города, потом зачистки. По данным разведки, там оставались порядка 3000 «укропов», диверсантов много было. Днем прикидывались мирными, а ночью брали в руки автоматы и стреляли по нам. Танкиста у нас убили – парнишку молодого. Вылез из танка, присел, тут пуля его и достала. Вообще, эта бойня под Дебальцево напоминала Берлин 1945 года. Там и «Оплот», и «Восток», и мы были – все вперемешку. Полный кишмиш.
У «укропов» то же самое. Все вперемешку. И «Азов», и «правосеки», и простые вэсэушники, дрались за каждый дом. После Дебальцево нас перекинули под Калиновку. Там мы штурмовали дамбу, на которой «укропы» закрепились. Потом опять в Дебальцево на зачистку в заводской район, там меня и достало. Осколок от ВОГ (выстрел гранатометный. – Прим. ред.) в ногу вошел, парни сразу вытащили за разгрузку, а потом в госпиталь, в Снежное.
– А Минское соглашение о перемирии при тебе объявили?
– Да, 15-го в полночь объявили о перемирии, а в два часа ночи «укропы» начали нас обстреливать. Мы, естественно, тоже ответили из минометов. По-моему, все эти перемирия всем до лампочки.
– Были случаи дезертирства?
– Как такового дезертирства не было, но случаи, когда в бою бросали оружие, были. На трусов действовал закон военного времени. Доброволец, как только поступал в подразделение, сразу предупреждался об этом. Командир говорил так – если видишь, что не готов дальше воевать, пиши рапорт. Уезжай или переводись в другое место, никто тебя держать не будет. Но! Если в бою бросишь оружие и побежишь – лично расстреляю.
– Андрей, потерь много среди добровольцев?
– Знаете, я не в отделе статистики сидел и не могу сказать в целом, сколько потерь было. А вокруг меня, естественно, погибали наши соотечественники. И местные тоже.
– Как хоронили добровольцев – на месте или в Россию отправляли?
– Когда доброволец приезжает, он оставляет контакты кого-нибудь из родственников. И в случае его гибели из штаба звонили по указанному телефону и спрашивали, могут ли родственники оплатить доставку тела на родину. Если нет, тогда хоронили в специальном месте. В ДНР это Аллея славы в Донецке. Затем координаты захоронения добровольца передаются родственникам. Кстати, хочу рассказать одну историю. Под селом Кумшацким, в траншее, мы нашли полуистлевшее тело нашего добровольца. Его снайпер снял.
Вызвали контрразведчиков, те осмотрели карманы и нашли документы на имя Иванова Алексея Сергеевича. Ему было 24 года, если память не изменяет, из Санкт-Петербурга. Возможности достойно похоронить его не было. Присыпали и крестик из досок установили. В общем, похоронили как смогли. Негоже человеку на земле валяться. Может, кто-нибудь из его родственников прочитает эту статью – пусть знают, что Алексей там погиб. Возможно, им о его судьбе ничего не известно.
– В начале нашей беседы ты сказал, что с нацистами воевать поехал. Видел ли ты лично нацистов?
– Конечно, видел. В первых рядах – «правосеки». Это фанатики. Самое интересное, что в бой они не ходят, а стоят заградотрядами позади вэсэушников. Помните из истории, как сотрудники НКВД стояли позади наших в годы войны? Эти так же. Помню, командир спрашивает у пленного – почему они не отступили. Тот ответил, что смысла нет – «Правый сектор» расстреляет. Во вторых рядах – каратели из батальона «Азов». И я не оговорился: именно каратели. У них символика даже нацистская. В подразделении было несколько касок трофейных, так свастику фашистскую на них закрашивали. И тех, и других, что местные, что сами вэсэушники ненавидели. Много рассказывали, как те бесчинствовали.
– Кстати, о пленных. А что вы с ними делали?
– Скажу сразу – «правосеков» в плен не брали. А остальных сдавали контрразведчикам, там ими занимались. Что с ними делали, нас уже не волновало. Если в бою захватывали, раненым оказывали медицинскую помощь, как положено. Никто их не расстреливал. Бывало, что малолеткам срочникам вообще пинка под зад давали и домой отправляли. Или отправляли восстанавливать, что они разрушили.
– Приходилось разговаривать с кем-то из пленных?
– Я не разговаривал. Контрразведка не разрешала контактов с ними…
– Приходилось встречать тех, кто воевал на стороне Украины из западных стран?
– Нет, не приходилось. Правда, был один случай под Кумшацким. Стреляла по нам снайперша. Как нам контрразведчики рассказали, она биатлонистка из России. Мы с ней по рации на связь выходили. Так она нам говорила: ребята, сегодня стричь вас буду. Профессионалка высшего класса была. У нас один ополченец по рельсам шел – она давай ему по каблукам стрелять. Пока он добежал, все каблуки на берцах отстреляны были – развлекалась так.
– Часто Интернет «взрывается» от новостей, что там принимают участие в боевых действиях войска из России. Встречал их там? Только честно.
– Честно так честно – нет, не встречал. Я вообще поражаюсь тем, кто дает интервью журналистам. Начинают рассказывать, как они анализировали обстановку и делали выводы. Какие анализы могут быть, когда война кругом? Солдатское дело воевать, а не анализировать. Для этого есть специально обученные люди.
– А на стороне ДНР из-за рубежа воевал кто-нибудь?
– Да, у нас было отделение сербов. Была даже снайперша – сербка. Кажется, Сигоретте позывной ее был. Симпатичная такая. Правда, по-русски не понимала. Проходит мимо нас со своей СВД, улыбнется, покажет два или три пальца – сколько сегодня «укропов» сняла.
– Ну а теперь провокационный вопрос – денежный. Неужели никаких денег не получал, служа в армии ДНР?
– О! Наконец дождался этого вопроса. Отвечу максимально откровенно. Когда я ехал туда, подспудная мысль была, что платить все же будут – это нормальное желание человека. Когда приехал, никаких контрактов не подписывал. А потом, уже когда документы в штабе на построении выдавали перед отправкой в войска, кто-то из наших задал вопрос про деньги. Нам ответили, что как служащим армии ДНР нам положено денежное довольствие в сумме 2 тысячи гривен в неделю. Но из-за кризиса выплаты задерживаются на 3 месяца. Недавно сослуживец еще написал, что за ранение компенсация положена, примерно 200 тысяч рублей. Но я получить ничего не успел – после ранения врачи домой отправили, лечиться. А на передовой деньги вообще не нужны были – магазинов не было. Продовольствие и сигареты нам поставляли «за так».
– Ты говоришь, в гривнах считали денежное довольствие, а рубли там ценятся?
– Нет, рубли там никому не нужны, все расчеты в гривнах.
– А в госпитале долго лежал в Снежном?
– Нет, около недели. Потом хирург сказал, что мне лучше лечиться в России, а у них возможностей нет, чтобы качественно меня вылечить. Выписали меня, дали направление в больницу и отправили домой. Блин! А денег-то нет…
– Ну и как добирался домой без денег?
– Я с товарищем из Питера уезжал. Нам мама одного парнишки-добровольца дала 500 гривен, чтобы до Ростова добраться. В Ростове товарищ своей маме позвонил, она ему на карту Сбербанка деньги положила. Купили билеты до Санкт-Петербурга и поехали. Потом занял еще на билет до Петрозаводска, так и вернулся.
– Лечился после того, как приехал?
– Да, пришел в поликлинику, отдал направление. Объяснил, что был ранен на Донбассе. Врачи восприняли спокойно. Сейчас вроде уже все хорошо со здоровьем.
– Андрей, а по приезде домой спецслужбы выходили на тебя?
– Выходили, и вопросы задавали. Какие вопросы – оставлю без комментариев. Но скажу одно – претензий ко мне не было.
– Как ты считаешь, это братоубийственная война или война Запада с Востоком?
– Конечно, братоубийственная. Брат идет на брата, сестра на сестру. Люди как будто с ума сошли. Родные по крови братья-славяне истребляют друг друга. Да еще СМИ подливают масла в огонь.
– Кстати, о СМИ. Какие каналы освещают события на Донбассе правдивее: наши или украинские?
– Никакие. И там и здесь чистая пропаганда. Каждое СМИ рассказывает свою «правду». Но украинские все же похлеще будут. Если бы я месяц посмотрел их телевидение и не знал всей правды – сам бы стал Россию ненавидеть всей душой.
– Ну и в завершение нашей беседы хотел бы спросить: что ты мог бы посоветовать тем, кто думает ехать на Донбасс или нет?
– Это личное дело каждого, все люди взрослые. Если кто-то думает подзаработать, скажу однозначно – денег там не заработаешь. На самом деле, когда попадаешь туда, приоритеты меняются. Если я, когда ехал туда, планировал что-то подзаработать, то, попав на место и увидев, что там творится, материальное отодвинул на второй план – у меня уже патриотизм взыграл. Увидел, как нацисты над людьми издеваются, убитых детей, женщин. Тут уже о деньгах не думаешь. Ну, а если человек считает себя истинным патриотом и готов помочь Донбассу, увидеть смерть, кровь и испражнения войны – пусть едет.
