Есть он, край у Земли. Точно знаю. Есть в Земле для этого твердость. Что ее – то ее. Если где скрадут – она отыщет и примет обратно, возьмет на хозяйский учет. А вода с воздухом – малахольные. Где чье? Никакой определенности. Потому и верить им не надо…
И начинается дорога к краю Земли – за последним мостом. Как в сказке. За калиновым мостом, за ракитовым кустом…
Но ни конь-огонь, ни меч-кладенец не нужен. Добраться до края Земли все ж попроще можно. Раз в месяц везет в лавочку в деревне у самого земляного краешка долгожданный товар водитель Валера. Первый раз ехали-шутили. Есть, говорю, в столицах популярная забава для всепроезжих автомобилей. Несутся, как черти, там где и дороги-то нет никакой. По-английски называется «офф-роуд». «Без дороги». Валера не улыбнулся даже : «Где дороги нет, там и дурак проедет. Ты у нас попробуй по дороге проехать!». Да ладно, говорю. Не преувеличивай! А он мне в ответ: «Сам поглядишь… Сам все увидишь…90 километров осталось. Часов за 7-8 доедем, если повезет!»
–Чего?
— А сам погляди.
Но поначалу не туда я глядел. Рано выехали, туман еле разошелся. Вот, говорят, Карелия – «край лесов и озер». А про болота забыли? Тут в тумане в кикимору доктор наук поверит!
Но и о речках карельских слова не сказать – большая была бы несправедливость. Вода – хрусталь, дно – как из бронзы, а в середине мигает что-то, прямо золотой самородок. Жаль, не золото. Но не глупее нас старые люди говаривали: «Земля наша – она золотом посыпана, да все не про нас». А про кого ж тогда?
Камень краю земли хозяин. И в воде, и на берегу. Смотрит из глубины на сосенку и думает себе: «Эх, Пухайя, (сосенка молоденькая по-карельски так называется), сколько вас таких в болото попадало, пока я вами любовался… Трудно, тебе, Пухайя. У болота не состаришься, не вырастешь до неба, не засеребришься, не зазвенишь и хонккой не станешь… Хонкка – на горе растет, вытянется, ствол у нее звонкий, но на краю земли до этого не дожить…
А примерно через час на повороте встретил нас Хозяин. Медведь. Я уж Валеру как ни упрашивал, тормозни, кадр то какой! А Валера еще и гудеть начал. «Кадр, кадр… Возьмет тебя за штаны и задницу пополам порвет тебе твой кадр! Они фотографов больше всех любят, навроде шоколада!». Ну, чем богаты. Да и Валере виднее.
Но, честно сказать, урок мне впрок не пошел. Не на дорогу смотрел, а вокруг все башкой вертел. И было ведь, на что уставиться! . Это юга всякие весной раскраситься торопятся — Север осенью расцветает…
Ну, да ладно. Едем себе и едем. Чего меня Валера пугал? Эх, говорю я, видно не так страшен черт. Тут бы еще грейдером…
— Забудь слово грейдер! — строго сказал Володя. – Тут у нас можно сказать — трасса! Вишь — 30 камэ-че! Летим же!
И даже слегка ругнулся от восторга. Так что вот эта дорога – она хорошая.
Да не все коту масленица и рыбный день. После поворота началось: тут объедешь – там стукнет, вправо увернешься – слева шарахнет. Да, говорю, прости Валера, что не сразу поверил. Ну и дорожка! А он в ответ:
— Да так, средненькая. Главное ничего дном не ..нуть!
Вот тут мы первый раз… ну, поняли вы, кто подогадливей.
— Ох ты!…- пришел я в себя. И как ты тут управляешься? Видно, не скоро приедем? — спросил я. И тут же по лицу Валеры понял, что вопрос свой задал как-то не совсем вовремя. Но он заметил? «Оффроуд, говоришь? Вон, какой о…роуд начинается! Тормоза сорвало! Хоть бы раньше… Или зимой — в сугроб ткнешься, а товар потом на мотособаках свезли бы! А, б… ! ….!!……!!!»
Как спустились, я тоже что-то там такое сказал, не помню уже. Но ощущение не забылось до сих пор.
Валера аж вспотел, сучил рычагом передач, а баранкой так просто филигранно правил. И вдруг за поворотом, на подъемчике и остановились мы. А Валера, как не было ничего, говорит весело: «Глянь – в деревне–то живы еще: покосили-посушили, убрали под крышу. Малыми оборотами до магазина доедем». Чего? А обратно? «Была б проволка и паяльник у Палыча… Доберемся!»
Подошел к нам неподалеку от края Земли Владимир Рудольфович — знаменитый когда-то и почитаемый в этих местах человек. Пошутил:
— А знаешь, что я вот раз на кресте висел?
— Что?
— Да не боись! Это у нас доска почета. Вот теперь по доске и почет. Портреты бы начальства из правительства приколотить. Навроде политбюро.
И дернул меня черт спросить старика: «А когда хуже было — после войны или сейчас?» Взметнулся Владимир Рудольфович, и вдруг увидел я в его глазах радость… «После войны! Мы 26 мужиков — три безногих, два безруких да 70 баб колхоз подняли, богатым сделали! Пристань, клуб, детский сад и ясли, фельдшерский пункт, вот эту школу кто рубил? Мы! Там в школе до сих пор по полочкам учебники, ручки лежат, тетрадки, желтые уж все… Мы- то сами грамотные, а молодых уже не народим. Нет молодых. Уехали. А как пели девки после войны, танцы у нас какие были! Частушки с… — тут он понизил голос. — С матами — ухохочешься! Да… После войны….»
— А я сам скоро к соседям. – продолжил он. — Остров могильный у нас там. Все вместе. Может, так и не скучно? — улыбнулся Владимир Рудольфович, но глаза опустели как-то. И вдруг горько стало – и ему, старому, и мне, рядом с ним молодому.
Был тут когда-то рыболовецкий колхоз. Все тут Владимиром Рудольфовичем с друзьями его фронтовиками рублено. Рыба была – и колхоз не на копейки жил! И всегда хватало рыбы рыбакам — и нашим, карельским, и мурманским. А вдруг — от те на! — квоты на лов не выдали. Ловите для себя и втихую… Уж кто там кому денег дал или еще что — а нет колхоза, и осталось от деревни домишек сорок. Еще художник из Питера ездит на лето. Красоты местные запечатляет. Ай, махнул опять рукой Владимир Рудольфович и мотнул головой в сторону того самого острова. Сейчас, сказали в министерстве, есть квоты, и ловить сетями можно, и рекорды какие-то бьют. Только жаль – задержались маленько. А на краю Земли «маленько» — это часто навсегда…
Тут и люди, и птицы — жмутся к земле, держатся камня — холоден он, но надежен… И слово должно быть – как камень.
Все здесь кричит: сопротивляйся! Не сдавайся. Даже камни, если надо, со дна снимутся и против течения попрут!
Рвутся к морю с водой железо и медь. Тут вода и на вес тяжелее кажется…
Тут все светлое – ярче, темное – темнее, но пришли и сюда люди – сильные, хорошие люди – и стали жить. Полюбили Край Земли, хотя и знали, что с ним шутки плохи. Вот отсюда жизнь людская начиналась здесь. Этот причал Владимир Рудольфович срубил. Но нет его на снимке. Увезли уж его на могильный остров. Как всех почти друзей его, фронтовиков. Как он и хотел… Его фотографию найти можно. Но не буду искать. Вовремя надо было! А теперь – просто призадумайтесь – жил тут и работал побольше вашего раз в сто хороший, сильный, красивый человек. А больше нет его – и не будет. Даже похожего. Человек не камень. Камень холодный. А человек край земли собой, сердцем своим отогревал. Спи спокойно, Владимир Рудольфович…
А жизнь идет, не сдается даже на краю Земли. Живут люди – ну и не только. Первым машину нашу один солидный господин издали услыхал. А, увидев, насторожился, и носом учуяв, подсчитал, что привезли, сколько, удоволят ли, наконец, хозяина. При доме своем сторож главный и порядку блюститель он — а кличку дали Помор. С полным правом! Службу свою несет и строгость понимает.
Тут нас и хозяйка увидала.
— Здравствуйте! Вы извините, занята я, муж вон рыбки привез, там Помор уж совсем извелся, да и самим бы обедать надо. А хлеб привезли? Ну, слава Богу. А куреху? Бабам-то что, а мужики-то измаялись, хоть елку кури! Вон муж идет!
— О, приехали!
Первым строго, но доброжелательно подошел солидный человек, руку пожал, и я в ответ. И — чуть не грохнулся, поскользнулся на лишайнике. «Ох, ты аккуратней, землячок! Ну, здравствуй, будем знакомы! Меня Олег Палыч зовут. Там, за спиной — дом мой новый!»
Олег Палыч огляделся вокруг и вдруг улыбнулся широко . «Не то ты фотографируешь! Вон, тот дом сыми! » — «А что?» — «Да как что! – ответил Олег Палыч гордо. — Я в нем родился!»
А домик тут спрятать так надо, чтобы зимой ветер ни в одну щелку не проскользнул. А дым — чтобы сразу уносило. И летом-то ветер воет, а зимой так и слышишь: «Не балуу-уй!»
«Разгрузиться мы сами разгрузимся, а к краю Земли тебе дорога — вон туда. Не ошибешься». Только кажется, что легко идти здесь — не раз на четвереньки припадал, думал: дунет сейчас посильнее — и останутся от меня одни ботинки да носители с фотографиями… Веришь- не веришь, а кресту раз десять поклонишься. За ним и есть край Земли нашей. Земли, на которой давно уже что-то не так…
Заново этот крест раз лет в сто рубят. Вон, этот свеженький еще. И море за ним. Только творятся теперь тут злые чудеса — было море наше, стало не наше, снова сделали наше – но когда сегодня так, а завтра наоборот, по дороге сто верст день ехать, курехи да хлеба месяц ждать, так как будто бы и наше все — а все равно чужое, протянул руку – а тут тебе и крикнут «Не трожь!»…
Вот это и есть край. Дальше некуда. А за ним море. Сегодня, говорят, наше. Потому что квоты какие-то есть. Не дадут квоты – снова не наше.. В старину звалось море Студеное, как лед станет – Белое, и всегда – Русское. Тут чужого отродясь не было, и чужие не жили, как бы не звался – карел, финн, помор – все тут сначала люди. Да и теперь сосед соседу не враг. Север тут. Соседа беречь надо: не станет его – кто тебя убережет? Беда… Пришла как-то беда пришла в деревню поморскую из кабинетов со столами и коридоров с коврами красными, с виду людьми, а приглядишься – злодеями в пиджаках. Там однажды не квоты на рыбу. Там людей продали… Там деньги дорожные по дороге заблудились. Квоты вернули. Да только, как людей вернешь…
Все фото автора
