Будучи в Москве встретился с коллегами-политологами. Хотя, справедливости ради, надо уточнить, что поскольку они целенаправленно движутся к получению статуса кандидатов-одномандатников на сентябрьских думских выборах, то их политологическая идентичность уже практически замещена публично-политической. Приключился у нас спор на тему принятия приглашений для участия в общественно-политических телешоу.
Согласие в дискуссии присутствовало лишь по базовому тезису, в соответствии с которым в современной медиакультуре телевидение остается влиятельным источником, который поставляет огромной аудитории образы политического и формирует представления о способах функционирования политически организованного общества. Как только обсуждение подошло к утверждению, что именно с политическим в масс-культуре связаны негативные коннотации: «политика – грязное дело», «без политики», я сразу превратился в наблюдателя и слушателя. Мой опыт реализации инициативного телепроекта «РФ» («Реут. Фандеев»), выходящего с марта 2014 по сентябрь 2015 гг. в карельской региональной врезке на федеральном развлекательном канале «ТНТ» был крайне положительным. Хотя, конечно, там был реализован другой формат – эксперт отвечает на вопросы постоянного ведущего. Столичные же коллеги обсуждали именно телешоу.
Сразу оговорюсь, что один собеседник принял для себя принципиальное решение на записи эфиров таких телепередач не ходить, поскольку не желает быть «мальчиком для битья», роль которого автоматически «выдается» участнику в момент озвучивания экспертного суждения, отличающегося от провластного пропагандистского тумана. Он принимает приглашения только для участия в просветительских телепрограммах, непосредственно посвященных профессиональной экспертизе политических процессов. Второй спорщик, напротив, убежден, что «ходить на телевидение» надо, так как всегда есть, пусть и минимально допустимая возможность озвучить свою точку зрения, постараться донести ее до думающего сегмента аудитории.
Как же так получается, что в телекомментариях до сих пор сохраняются интонации споров начала 1990-х годов, предполагавших, что многое в представлении зрителей о реалиях политической жизни искажено и скрыто, но именно сейчас, в споре дюжины говорливых пропагандистов и одного-двух блеющих себе под нос либералов, подлинное знание станет доступным? Может, все дело в правилах словоупотребления и разности словарных возможностей?
Читатели «Черники», которые еще не отказались от телепросмотров, наверняка, согласятся: язык телешоу с активными вкраплениями жаргона («нагнули», «продавили», «мы их сделали», «пусть утрутся») создает устойчивое ощущение, что последние шестнадцать лет большинство «говорящих голов» провели в своеобразном летаргическом сне, их не коснулись глобальные изменения в мире. Их язык – результат длительного существования в замкнутой, гомогенной среде, итог «цеховского сознания», фиксирующего предельно слабую интегрированность микросообщества в окружающие социум и политикум.
До весны 2014 года многие пропагандисты находились в интеллектуальном вакууме – в состоянии достоевского «подполья» или, скажем, «курилки». Замкнутая среда породила утопический консенсус, поощрявший и удерживающий самые безумные картины мироустройства. Демократия 1990-х, справедливости ради скажем, не предоставила им каналов коммуникации и возможностей адаптации. Даже повидав Запад (а порой и Восток), ведь почти все они стажировались, отдыхали или даже подолгу жили за пределами Родины, ценностно они его не приняли, отторгают. Показательна особенная ненависть этого «цеха» к понятию «толерантность»: вероятно, именно она, точнее ее полное отсутствие, в свое время и стала препятствием для адекватного встраивания в «мир».
Нынешняя провластная идеология, как бы она ни называлась и ни формулировалась, не имеет ничего общего со стройной продуманностью аргументации, не говоря уже о философской базе и образе будущего. Генеральные установки задаются только контурно, общо и касаются сиюминутной темы. Смысловые пустоты пропагандисты вынуждены заполнять самостоятельно – в этом одно из главных отличий нынешней пропаганды от советской. Каждый пропагандист сегодня пытается воссоздать космогонию вручную, собирая из обломков разрозненных и противоречащих друг другу мифов собственную конструкцию. Рамки госзадания заполняются по собственному вкусу: это смесь из имперских и сталинско-брежневских мифов, конспирологии и теорий заговоров, крайне левых идей с крайне правыми. Это результат «бессистемного чтения», освоения «абсолютно ненужных книг» и образованщины.
Противоречивость собственных конструкций снимается именно за счет языка – вот из-за чего телеговорение так агрессивно. Отсутствие продуманной картины мира заставляет делать упор на слова, эмоции, а не на смыслы. Поэтому сегодняшняя пропаганда, опять же в отличие от советской, прежде всего – лингвистический феномен. Это в первую очередь языковой карнавал, бахвальство и торжество. Язык грубости и насилия служит единственным средством заполнения идейных пустот. Можно даже заключить, что для подавляющего большинства провластных теоретиков и практиков, регулярно присутствующих в эфирах на государственных телеканалах, языковая агрессия является компенсацией цензурных ограничений.
Их пропаганда выглядит такой пугающе архаичной, отрицающей ценности не только послевоенного мира, но и всей эпохи Возрождения из-за того, что каждый ее участник наполняет ее собственными, еще более архаичными представлениями о мире политики. На самом деле это – форма защиты, прежде всего самих себя, – от мира, от его сложности, многослойности и противоречивости. Это результат накопившихся нерешенных этических и мировоззренческих проблем посттоталитарного сознания. Своими фобиями и страхами пропагандисты активно делятся с аудиторией.
Фактически мы имеем дело с непрерывным откровением – на дюжине кушеток одновременно, каждый день, по 24 часа в сутки. Пропагандисты рассказывают нам не о других – Европе, Западе или Востоке, – а о себе, знакомя нас с собственными «подвалами». Именно поэтому их речь – подсознательная попытка вытеснить собственных демонов в первую очередь. Тотальная невротизация – следствие, прежде всего, их собственной индивидуальной невротизации. И с этой точки зрения, не мы, а они главным образом, как это ни парадоксально звучит сегодня, жертвы пропаганды.
