Я не смотрю фильмы о войне, снятые в России в последние годы. И не хожу на массовые мероприятия, посвященные Дню Победы 9 мая, хотя когда-то это было неотъемлемой частью моей жизни. И каждый год с приближением майских праздников почти физически ощущаю, как страна погружается в военный психоз, который получил точное и емкое название – «победобесие».
Те образы и стереотипы, связанные с войной, которые государственная идеологическая и пропагандистская машина навязывает гражданам России, никак не вяжутся и не стыкуются с тем образом войны, который у меня сформировался в течение многих лет. Сформировался в результате полученных знаний о войне, в результате долгих и откровенных разговоров с еще живыми тогда участниками войны, с теми, кто прошел сквозь ад сражений, эвакуации, голода, холода и страха. Сформировался в ходе многодневных походов по местам боев и в ходе долгой и кропотливой поисковой работы.
Мне противны лозунги «Если надо – повторим!», «Деды воевали!», «На Берлин!» и прочие и прочие, которые куражистая современная молодежь лепит на борта своих иномарок накануне 9 мая. Наверное, потому противны, что деды моего поколения, действительно, воевали и погибали на этой войне. Наверное, потому, что мы, хоть и говорим об одной и той же войне, имеем в виду совершенно разные события. Одни говорят о реальных, кровавых и трагических событиях, другие – о вымышленных, выдуманных пропагандой и отлакированных образах веселой войнушки, этакого удачного похода в соседний двор, где мы всем и сразу набили морды…
Наше поколение не употребляет термина «деды воевали». Хотя имеет на это право. Просто нашему поколению не приходит в голову отождествлять себя с тем, что пришлось пережить нашим дедам. И большая часть нашего поколения своих дедов на войне потеряла. Как и большая часть наших родителей потеряла своих отцов.
С самого детства мне врезались в память другие, не пропагандистские образы прошедшей войны, а те, что были в нашей семье. Когда бабушка Иро два раза в год – в апреле и в сентябре – доставала из своих старушечьих закутков жестяную баночку из-под индийского чая, бережно вынимала из нее похоронки на своего мужа, что-то нашептывала и плакала, поглаживая их морщинистой рукой. Ее мужа и моего деда убили дважды – в сентябре 1941 и в апреле 1942. Дважды в одном и том же месте – в Вяземском котле.
Других дат, связанных с войной, в мире бабушки Иро не было. И в мире моего отца тоже не было. И в мире моей матери тоже. Они заплатили за эту войну слишком высокую цену, чтобы радоваться или гордится. Даже датой Великой Победы. Война так сломала и скомкала их жизни, что иного восприятия ее они так и не обрели никогда.
В их жизни было слишком много войны и слишком много смертей с войнами связанных.
Мой прадед Спиридон Клементьевич Миттоев (родился 01.12.1880 г.) вернулся со службы в Императорской царской армии в должности младшего чина в 1907 году. Сразу после армии женился на крестьянке из Кеносярви Марии Ивановой, которой было 25 лет. 9 декабря 1907 года у них родился мой дед Степан (Стефан по церковным метрикам), 13 января 1910 года родился Петр, а 16 ноября 1914 года – сын Алексей (Александр по церковным метрикам). Тут необходимо сделать одно небольшое уточнение: как нам известно, 28 июля 1914 года началась Первая мировая война, и мой прадед Спиридон Клементьевич, будучи военным в запасе, сразу же был призван на войну, а беременная прабабушка Мария осталась в Тухканиеми с двумя детьми на руках. Моему деду на тот момент было 7 лет, а его брату Петру – 4 года.
Мирная жизнь прадеда, продолжавшаяся всего 7 лет, закончилась. Прадед прошел всю Первую мировую войну, как это принято сейчас говорить, «от звонка до звонка», воевал с немцами в составе Экспедиционного корпуса русских войск во Франции, был ранен, награжден Георгиевским Крестом и был даже в плену у немцев некоторое время…
Прадед вернулся в родную деревню уже после революции, в 1918 году. Прошедший ад Первой мировой войны, Спиридон Клементьевич был мужиком крутого нрава, его побаивались и уважали не только соседи, но и родня. Будучи кадровым военным, прадед остался верен воинской присяге – революцию и советскую власть не принял, хотя и прожил еще достаточно долго при ней. Большевики тоже, видимо, уважали боевые заслуги Спиридона Клементьевича, поэтому сталинские репрессии его не коснулись. Прадед по-прежнему жил в Вокнаволоке со своей женой Марией, и у них родились еще две дочери — Пелагея (1922 г.р.) и Евгения (1924 г.р.). На момент рождения второй дочери прадеду было 44 года, у него было пятеро детей, выживших, несмотря на все испытания, а за плечами – полная военных тягот, лишений и испытаний жизнь. Умер прадед накануне начала новой войны. Судьба уберегла его, он умер, не предполагая, какая страшная судьба ждет всех его сыновей…
Моего деда по жизни помотало не меньше, чем его отца. После кровавого подавления Ухтинской республики дед Степан, которому тогда едва исполнилось 14 лет, ушел вместе с другими карельскими повстанцами, среди которых были и его дядьки, в Финляндию. Дед жил недалеко от Хельсинки и во время вынужденной эмиграции учился в кансакоулу (Народной школе). Вернулся из-за границы дед только в 1924 году, после амнистии, но уже под другой фамилией – Туоми. Поначалу жизнь наладилась, он устроился на работу, женился на девушке Иро Ватанен из Костомукши, у них родились три сына – Вейкко (1928), Вилхо (1932, это мой отец) и Тойво (1934). В начале 30-х годов дед был призван на службу в Карельский егерский батальон (позднее переформированный в бригаду), располагавшийся в Петрозаводске.
Мытарства деда начались после службы. Первую политическую судимость деду «пришили» в 1935 году в связи с прохождением службы в Карельской егерской бригаде. Как раз в этот период в республике была завершена «зачистка» всех «красных финнов» в правительстве республики и в военных подразделениях. Именно в 1935 году была расформирована Карельская егерская бригада в связи с «раскрытым контрреволюционным повстанческим заговором», часть командиров была расстреляна, другие военнослужащие отправились в лагеря отбывать сроки. Не миновала эта участь и моего деда, который 5 февраля 1935 года получил два года и отбывал срок на «Беломоркомбинате», а в 1936 году был отправлен в Смоленскую область.
В апреле в Смоленской области, городе Дорогобуже Степан Спиридонович Туоми принят на работу по вольному найму оперативным стрелком 3 отдела Вяземлага НКВД. То ли такую «путевку в жизнь» он получил во время отсидки срока, то ли кто-то насоветовал – сказать теперь уже трудно, но практика досрочного освобождения с обязательной отработкой в органах НКВД тогда существовала, вполне вероятно, что дед воспользовался этой возможностью, чтобы выйти раньше на свободу. Я теперь не могу судить, по какой причине дед решил порвать со своей прошлой жизнью. Наверное, на это были какие-то очень веские причины. В Вокнаволок, где оставались жена и трое детей, дед уже не вернулся. У него появилась новая семья, которая жила в деревне Кондозеро Кондопожского района. Гражданская его жена — Татьяна Нергачева родила деду еще двух дочерей – Интерну и Тамару…
Второй арест произошел 29 апреля 1938 года. Деда обвинили по печально знаменитой статье 58, части 10, в том, что он «проводил контрреволюционную фашистскую агитацию, клеветал на политику Советской власти и органы НКВД». Приговор – десять лет лагерей – вынесен Тройкой НКВД Смоленской области 2 октября 1938 года. Отбывать наказание Степан Спиридонович отправился в Вятлаг НКВД. В феврале 1940 года постановлением Управления НКВД приговор, вынесенный Тройкой НКВД Смоленской области, был пересмотрен и срок заключения снижен до 5 лет.
Какова была дальнейшая судьба деда, судить очень сложно. Как свидетельствуют документы, уже в июле 1941 года он оказался в составе действующей армии, куда был призван Воронежским ГВК 24 июня 1941 г., на третий день войны. Каким образом политический заключенный стал красноармейцем, история умалчивает, очевидно, в связи с первыми большими потерями РККА и стремительным наступлением немцев в топку войны бросали всех, кто в состоянии был держать оружие в руках. В том числе и заключенных.
В первый раз деда убили под Вязьмой 7 сентября 1941 года. Эту похоронку, выписанную в октябре 1942 года, бабушка Иро получила уже после войны, по возращению с сыновьями из архангельской эвакуации. И эта же дата была зафиксирована в качестве официальной в учетной карточке Калевальского РВК. Но бабушка в смерть мужа почему-то не верила и начала его искать. Поиски ее закончились только в 1962 году, когда бабушке Иро официально вручили вторую похоронку на Степана. В ней значилась другая дата его гибели на поле боя в районе Вязьмы – 18 апреля 1942 года. В обеих похоронках значилось, что Степан Туоми похоронен в Братской могиле г. Вязьма.
Несколько лет назад по моей просьбе знакомые вяземские поисковики проверили все поименные списки захороненных в «братках» города Вязьмы и обошли обелиски с именами погибших всех братских могил. Мой дед в этих списках не значится. Бабушка Иро до конца своих дней не верила в официальные версии гибели Степана. То ли она знала какую-то другую правду, то ли уверенность в этом у нее была в связи с другими событиями, о которых ни ее сыновья, ни внуки так никогда и не узнали. Карелы – народ недоверчивый и не болтливый, многие тайны они уносят с собой в могилу.
Однажды в детстве я краем уха услышал разговор отца с его старшим братом Вейкко, который горячо доказывал отцу, что в Петрозаводске он видел деда Степана. И ошибиться он не мог. Мне кажется, что и сыновья деда не верили в его гибель. И как-то раз, когда я был с головой погружен в поиски деда, отец мне сказал, что я ищу не в том месте. Что начинать надо с событий пересмотра его дела в 1940 году, в разгар Финской войны. Что дед вполне мог быть вытащен из лагеря именно под нужды этой войны, так как имел все необходимые для нее навыки: знание языка, связи в Финляндии, где он жил и учился, опыт службы в Карельском егерском батальоне…
Как бы там ни было, конец этой трагической истории теряется где-то в жерновах прошедшей войны. Не менее жестокими оказались и судьбы двух братьев деда – Петра и Алексея. Младший брат Алексей погиб первым. В момент начала войны он служил срочную в пограничных войсках г. Бреста. Его гибель датирована 25 июня 1941 года. Дольше других воевал средний брат Петр. До войны он работал в Ухтуа киномехаником, после начала войны был призван в июне 1941 местным РВК в стрелковые части и попал воевать в соседний район, на Кестеньгское направление, где шли тяжелейшие бои с частями прорывающейся к станции Лоухи горно-стрелковой дивизии СС «Норд». Петр погиб в бою в марте 1944 года, всего за полгода до завершения боевых действий в Карелии. Ни Алексей, ни Петр потомков после себя не оставили.
Род Миттоевых всегда славился обилием рождавшихся мужиков. Кроме моего деда и его братьев, на войну ушло еще шестеро молодых парней из рода Миттоевых – двоюродных братьев деда Степана. Вернулся домой с войны только один – Пекка Миттоев. Еще один двоюродной брат моего деда – Иван Миттоев – попал в 1943 году в плен к немцам в районе Старой Руссы и был передан финнам, согласно договору, существовавшему между Германией и Финляндией. Немного позднее он вступил в карельский «Хеймобатальон» и воевал уже на стороне финнов в Карелии. Вместе с ним воевали тысячи карелов, в том числе и выходцы из Калевальского района. Для большинства из них эта война стала продолжением еще той, первой «Зимней войны» 20-х годов, развязанной Советами против независимой Ухтинской республики. Родной брат Ивана Федор воевал на Ухтинском направлении в составе 54 стрелковой дивизии. Погиб в марте 1944 года в ходе совместного с партизанами рейда в тыл к финнам вместе со всей группой, насчитывающей более 300 человек. На выходе из рейда в районе Регозера вся группа попала в засаду, была окружена и полностью уничтожена. В живых осталось 16 человек.
Иван же после окончания боевых действий и заключения перемирия с Финляндией не стал дожидаться своей выдачи советской стороне и ушел в Швецию, где и прожил, вместе с другими однополчанами-земляками остаток своих дней…
Вот такая тяжелая и печальная военная история у моего рода Миттоевых. И таких историй – сотни. По всем нашим калевальским карельским родам война прокатилась своим кровавым молохом, унеся сотни и тысячи жизней. Не только отцов и сыновей, ушедших воевать, но и жизней стариков, женщин, детей, погибших от голода и холода в эвакуации, под бомбежками и обстрелами. Вся первая половина XX века – война и кровь, вся вторая половина – горе и вдовьи слезы. Никакой славы, никакой радости и никакой гордости. Только кровь, горе и слезы.
Наверное, у нас, потомков тех, кто прошел сквозь кровавые события XX века, есть всего лишь одно безусловное право: право помнить и передавать эту память из поколения в поколение. Не право судить и не право кричать, что «деды воевали», не право хвалиться военными подвигами наших предков, не право становиться рядом с ними, бравируя их военными судьбами и выкрикивая «Если надо – повторим!» Не надо повторять. Не надо никому угрожать. Надо просто знать и помнить, что все мыслимые и немыслимые кровавые счета уже с лихвой оплачены нашими предками. Оплачены и оплаканы сполна.
