Вчерашнее выступление российского президента на пленарном заседании 70-й сессии Генеральной ассамблеи Организации объединенных наций большинством отечественных политологов уже названо исключительно политкорректным, крайне полемичным и почему-то одновременно самым научно обоснованным. Президент Путин в очередной раз выступил за создание максимально широкой коалиции по Сирии, с привлечением правительственных войск под главнокомандованием Башара Асада. Одновременно он обвинил США и ряд других западных стран во вмешательстве в дела суверенных государств. Повторил известные тезисы и ранее сформулированные негативные оценки в отношении развития военной инфраструктуры НАТО в Европе, поддержки демократических революций и заигрываний с террористическими организациями, прикрываемыми содействием оппозиционных сил.
Общим фоном выступления, конечно, явилось нескрываемое желание нанести серию внешне логически безукоризненных уколов Западу в целом и Соединенным Штатам Америки в частности. Однако у автора этих строк нарочито медиатизированные дискуссии политологов, комментировавших ооновское обращение, вызвали совсем неожиданную аллюзию …
В пелевинском романе «Generation «П»» прописан интригующий диалог:
— Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось. И в этом мое отличие от бескорыстных идеалистов вроде Гайдара …
— Так чего там про Гайдара? Только короче, а то сейчас опять звонить будут.
— Если короче, – сказал Татарский, — в гробу я видел любую кантовскую сиську в себе со всеми её категорическими императивами. На рынке сисек нежность во мне вызывает только фейербаховская сиська для нас. Такое у меня видение ситуации.
— Вот и я так думаю, – совершенно серьезно сказал Азадовский, — пусть лучше небольшая, но фейербаховская …
Представленное противостояние Канта и Фейербаха совершенно не случайно. Оно – одно из проекций извечного спора о возможности и невозможности компромисса между материализмом и идеализмом. Материалистические тенденции в философии Иммануила Канта проявляются в том, что он признавал существование объективной реальности, вещей вне нас («вещей в себе»). Но в противоречии с этой материалистической тенденцией он утверждал, что «вещи в себе» непознаваемы. Иными словами, он выступил как сторонник агностицизма.
В свою очередь, Людвиг Андреас фон Фейербах был убежден, что чувственность – единый источник истинного знания. Это неизбежно приводило его к отрицанию существования общих понятий и к признанию истинным единичного, конкретного. Оставляя в стороне вопрос о том, как ощущение может быть источником знания, Фейербах тем не менее был глубоко убежден в могуществе разума, в возможности всеобщего и необходимого познания.
Именно зафиксированные в диалоге Татарского и Азадовского смысловые конструкции позволяют лучше понять фундаментальное допущение, высказанное вчера российским президентом. Ведь фактически Владимир Путин постарался вписать боденовское определение суверенитета в вестфальскую картину мира.
Жан Боден (1530-1596 гг.) утверждал, что суверенитет есть абсолютная, постоянная, единая и неделимая власть государства над подданными. Эта власть не связана никакими законами и не ограничена внешним контролем. В практическом смысле боденовский суверенитет выступает синонимом внутриполитической самоорганизации социума, поскольку оказывается «независимым от церкви, авторитетов, сословий и центров силы».
Вестфальский же суверенитет (1648 г.) абсолютизирует не внутриполитическое устройство, а внешнеполитическое, определяемое складывающимися отношениями между государствами. В данном случае суверенитет понимается как «легитимное право творить насилие на собственной территории».
В этом и заключается не столько терминологическое различие, сколько смысловая дифференциация двух суверенитетов – для внутреннего и внешнего применения.
А теперь обратимся к, пожалуй, самому принципиальному моменту речи В. Путина. «Что такое государственный суверенитет, о котором здесь говорили? Это, прежде всего, вопрос свободы, свободного выбора своей судьбы для каждого человека, для народа, для государства». Удивительно, но рассуждая о мире, в котором «вместо коллективной работы будет главенствовать эгоизм, будет все больше диктата и все меньше равноправия, меньше реальной демократии и свободы, вместо по-настоящему независимых государств будет множиться число фактических протекторатов, управляемых извне территорий», президент подменил вестфальское – единственно приемлемое для международных отношений – прочтение суверенитета боденовским, описывающим исключительно внутриполитические реалии.
Характеризуя современное и будущее мироустройство, Путин задействовал категории свободы и свободного выбора судьбы. Другими словами, для описания кантовского «притянул» фейербаховское. Означает ли это серьезную ошибку кремлевских (или мидовских) спичрайтеров? Или же является неожиданной интеллектуальной инвестицией в уже, казалось бы, списанную за ненадобностью идеологему суверенной демократии? Право, ответ не столь очевиден. Особенно в обстоятельствах, когда антиамериканская, антизападная, а теперь и антиукраинская риторика забивает истинно кантовское понимание публичности, положенное в основу его просвещенческого республиканизма.
